Узнай себя

Встряхнись, приободрись, оставь себя. Обжигающая красота этих вещей, звезды, земля, вертикаль, проведенная тяготением, позволяющая строить; слово; человек. И устранись. Дай им быть. Ты не важен.

 [?]

Сегодня снова Россия будет кривиться под меткой ложью на нее. Не вся.

17.3.1991

Мужчины, мужчины, их много, они асфальтируют и без того хорошую и очень широкую дорогу — парадный плац М., здешнего феодала. Очередь, гуляющие, все в цепенящем, не отпускающем сне. На лицах застарелая тревожная серость, ах от проблем, которые можно было бы решить в один день все, а десятилетиями давят.

Смешно и грустно, как окружающий народ всерьез занят мизерабельным «хозяйством», игрушечным, на 6 сотках, и как тащит все что может со своих «производств», как несчастный наш, пивший и зашивший, сосед с Кировцем. Когда он стоит, сильный, гордый, посреди развезенной им жуткой грязи, он чувствует необходимость утвердиться, садится в Кировца и едет. На всех остальных запущенных просторах совхоза нет ни его, ни Кировца, нового и мощного. Кто так придумал, кто так устроил, что человеку осталось играть как ребенку на маленькой песочнице? Ах люди спят.

12.10.1991

Вагнер, гибель богов. Зигфрид пьет и забывает о Брунгильде, вспомнит перед смертью. Мы в забытьи в этом мире. Не в забытьи только мощь нашей воли, но она слепая. Брунгильда уходит из мира без сожалений, словно к жизни, где она тоже забыла. Не забыть.

18.10.1991

Б. пишет; «трезвое постоянство в кропотливой работе…» Чего никогда не говори другому; работай. Начинай с себя. Вот этого он не сделает. Вот почему останется с жаждой мощи, проникновенности, удара: то, от чего у него много лет подряд дрожали руки, теперь он эту силу хочет прибрать себе, хочет от нее говорить. Это наш новый следователь по особо важным делам. Многолетние разговоры с той силой не прошли ему безнаказанно.

2.11.1991

Пошлое, грязное, уличное громко кричит у актеров их единственной правдой сквозь обветшалую паутину сказки Бажова. Загнанные тщеславные создания выкрикивают со сцены в притемненный зал с чистыми детскими личиками — или уже не совсем чистыми — глупые и грубые слова, в которых «сюжет» только носитель их грязного, путаного. Но то же каждая газета, каждый журнал.

Ты тоже даешь улице говорить. Твоя улица правда другая. На ней ужас и отчаяние, но и тайна и чуточка надежды. Сколько на ней горечи и обреченности, на них все замешано. Все равно с улицы не уходи. В ней спасение, от нее и суд, суд раньше спасения (сначала Страшный суд, потом рай и ад).

Р. один из всех детей во время представления прошел к сцене и стал подниматься на нее по лесенке. В момент, когда его головка поднялась над уровнем пола и он глядел на «актеров», не поднимаясь дальше (он понимающий человечек и не хотел создавать скандала), в этом внимательном схватчивом детском личике было больше правды чем во всей «постановке». Капельдинерша сказала что на нее режиссер напишет жалобу. Режиссеру лучше было радоваться такому ребенку как подарку правды и потом уже строить только на нем.

Мы встали среди действия из второго ряда партера, медленно шли по проходу вглядываясь в лица, и некоторые взрослые, казалось, отвечали виноватым взглядом. Двести или триста свежих молодых душ, молодых лиц получили крепкую порцию стойкого яда, вытолкнуты к отчаянию и слепоте.

Ах, живут только единицы из миллионов. Жизнь многомиллионного города определена умом изобретателя автобуса, заводской технологии, архитектором.

2.11.1991

Боже мой, какая дешевка журнал — всякий! что правит толпой! Но это тебе только кажется что правит: у каждого на улице, как ни странно, больше мудрости, молчаливой, чем у целой редакции.

Шайка грабителей, подстерегающих прохожего. Да что же это наконец такое! Но если ты не сидишь дома, если вышел на рынок, то попробуй переиграть шайку. Так всегда делала вся литература. Может, и у тебя получится что‑то.

22.11.1991

Люди не бандиты, мирные в метро, один читает газету стоя. Как в семье, все свои, кто‑то наблюдает, остальные между собой словно давно притерлись в тепле. Так русские должны дичиться и хамить друг другу, потому что иначе они сразу соскальзывают в интимность. Saul Bellow о русском языке: мягкий, ласковый; чтобы это компенсировать, Громыко нужно преступление.

7.11.1991

Прозрачная луна с тончайшей серебряной кромкой. Ринувшись к горизонту и сорвавшись с него, ты должен будешь лететь в пустоте руками вперед пятьсот тысяч — километров чтобы коснуться той немыслимой холодной громады, и от нее тогда в жутких миллионах километров будешь видеть всё еще такое же маленькое, как с земли, Солнце; лучше откажись, вернись на Землю. Она с сумасшедшей скоростью, даже на твоей широте больше тысячи километров в час, опрокидывается вокруг оси своего вращения безостановочно, отчаянно; тоже с большой скоростью, но в другую сторону, заваливается Луна, каждые 28 дней проходя чудовищный путь вокруг Земли; и вместе они несутся с еще большей быстротой вокруг Солнца, в свою очередь куда‑то спешно движущегося. Это слишком. Это ошарашивает.

17.3.1991