Узнать в толпе

На другой день пару чайничков приговорить не получилось. Зиновия Моисеевича с утра до вечера приходили поздравлять студенты, коллеги, государственные служащие, а вечером дядя Зяма стал еще и звездой местного телевидения. Но через пару дней они все-таки сели пить чай в просторной кухне у Зиновия Моисеевича за круглым дубовым столом с резными ножками в виде львиных лап.

Слушая Зиновия Моисеевича, Зоя думала, что жизнь каждого человека уникальна, как уникальна его ДНК или отпечатки пальцев. И еще, что жизнь – это череда случайностей, которые причудливым образом переплетаются, вызывая недоумение конечным результатом.

Глава 2

Как много времени идет на ожиданья,

Особенно, когда не знаешь, чего ждешь…

Зоя Черномазова

Часы показывали двадцать семь минут одиннадцатого вечера, но Владимир не торопился заканчивать работу. Это была его маленькая месть капитану Жогову. По правилам «шарашки», а точнее спецтюрьмы № 1 МГБ, в двадцать три ноль-ноль заключенный должен был сдать все бумаги дежурному оперу и отправиться спать. В обязанности оперуполномоченного входило: спрятать документы в сейф, закрыть учебную акустическую лабораторию и отконвоировать заключенного в камеру, при этом следить, чтобы конвоируемый ни с кем не разговаривал.

Капитан Жогов раньше требовал, чтобы Владимир ровно в двадцать три часа вставал и рапортовал:

– Муромцев Владимир Андреевич, 1922 года рождения, работу закончил. Сегодня было сделано то-то и то-то…

Если Владимир говорил что-то не так, он тут же получал короткий сильный удар в печень. Но однажды Жогов это сделал при еще не выключенном микрофоне и, похоже, поимел неприятный разговор с начальством. На следующем дежурстве он скрежетал зубами и в коридоре по пути в камеру прошипел Владимиру в спину:

– Если бы ты не был ценным кадром, я бы тебя давно порешил!

Вечерний рапорт он отменил. Теперь достаточно было сказать:

– Работу закончил.

Вот уже три месяца Владимир учил язык индейцев племени навахо. Он плохо понимал, зачем ему, радисту-шифровальщику, нужно было точно воспроизводить фонетику, чтобы при трансляции не было слышно акцента. Еще больше этого не понимал Жогов. Его просто бесило, когда заключенный Муромцев записывал свой голос на диктофон, много раз повторяя одну и ту же фразу на непонятном языке, и сверял ее с другой магнитофонной записью до тех пор, пока не добивался идеального произношения.

Владимир чувствовал эту нервную злость, но все равно не торопился выключать диктофон. Он хотел сегодня поработать до упора, чтобы завтра во вторую смену немного отдохнуть – завтра будет дежурить старший лейтенант Тарутин, хороший простоватый парень, с которым у Владимира были более человечные отношения. Без трех минут одиннадцать Владимир повторил еще несколько фраз и снял наушники.

– Работу закончил, – устало сказал он, когда часы показывали ровно одиннадцать, встал из-за стола, подошел к двери и застыл в позе «лицом к стене».

Жогов сам выключил микрофон, спрятал в сейф все тетради и магнитофонные ленты, закрыл лабораторию и по тускло освещенному коридору отконвоировал Владимира к одиночной камере.

Владимиру сразу же захотелось упасть лицом вниз на кровать и спрятать голову под подушку, но он пересилил себя и начал умываться. Через пять минут открылось деревянное окошко в середине двери, и дежурный опер принес ужин.

– Держи свой чай, – поставил он на деревянную планку небольшой металлический чайник. – Горячий еще.

Владимир переставил чайник себе на стол, тут же налил полстакана и сделал глоток.

– Э…, подожди! – остановил его опер. – Вот сахар, шоколад, хлеб, масло.

– Я еще вчерашний не съел, – сказал Владимир, возвращая обратно небольшой кусок колотого шоколада.

– Не положено не есть, – вздохнул опер, но шоколад забрал и спрятал себе в карман. – Поужинаешь, поставишь чайник сюда. – Он подкатил столик на колесах поближе к окошку и ушел.

Владимир включил настольную лампу и начал ужинать. Честно говоря, есть не хотелось. Но не есть было «не положено». А «положено» ему было: сливочного масла 40 грамм, белого хлеба 400 грамм, 50 грамм сахара, 50 грамм шоколада, в обед две порции щей (по желанию) и сколько угодно черного хлеба. Чайной ложкой Владимир намазал масло на хлеб (нож иметь было «не положено») и съел его без всякого удовольствия. Потом долго и неторопливо пил сладкий травяной чай. Часы показывали два часа ночи, когда он, наконец, устроился на кровати. Долго не мог заснуть, думая о своей жизни, которая вступила в тупиковую стадию, и, засыпая, услышал тихий голос, напоминавший голос отца: «Надо выжить! Выжить любой ценой!»