Узнать в толпе

Владимиру Муромцеву случилось родиться в дворянской семье. Его отец был родственником того самого Сергея Андреевича Муромцева – известного русского правоведа и председателя Первой государственной Думы. Отец закончил юридический факультет Московского университета и в 1916 году уехал в Германию читать римское право в Лейпцигском университете. У Владимира было безоблачное детство с гувернанткой и хорошим домашним образованием. И жизнь его замечательно сложилась бы, если бы в 1930 году после смерти мамы отец не принял решение вернуться в Россию. Они поселились в бывшем Казённом переулке, и отец начал преподавать в Городском училище. Но в 1932 году отца арестовали, и Владимир его больше не увидел.

Десятилетнего сына «врага народа» определили в интернат, где он с бывшими беспризорниками постигал основы столярного дела. В свободное время он любил разгадывать шарады и ребусы, сам их составлял и приносил в редакцию стенгазеты. Вскоре на его способности обратили внимание, и Владимира перевели в другой интернат, где он начал изучать криптографию, физику и математику.

Ему очень нравилось учиться. Он с удовольствием занимался сложными кодировками, сам разрабатывал шифры и легко находил ключи к другим шифрам. Владимир без проблем поступил в Московский университет на физический факультет и к началу войны успел закончить три курса. Отправиться добровольцем на фронт он не торопился: у него о Германии остались самые светлые воспоминания. Но в конце июля 1941 года ему припомнили и дворянское происхождение, и то, что он сын «врага народа», и определили его в 4-й отдел спецтюрьмы № 1 на 25 лет каторжных работ. Он понял, что жизнь закончилась.

В «шарашке» оказалось не так уж и плохо. До этого воображение ему рисовало этакую каторгу с кандалами и холодным бараком. Но было и тепло, и светло. Синий рабочий комбинезон его тоже устраивал. Вокруг были умнейшие интеллигентные люди, с которыми он с удовольствием беседовал. Небольшую камеру Владимир делил с пятью инженерами-физиками. Плюс – хороший паёк. Его работа (он называл это «послушанием») снова была связана с разработкой шифров, кодировкой и расшифровкой радиограмм. Первая смена начиналась в восемь утра и заканчивалась в двенадцать. Работали все в большом общем зале, где у каждого был свой рабочий стол, затем все шли обедать и отдыхать. Вторая смена начиналась в пять часов вечера и заканчивалась в десять. В субботу и воскресенье была одна смена. В распоряжении заключенных имелась неплохая библиотека. В таких условиях шесть лет пролетело довольно быстро. Ему было проще, чем другим – свиданий с родными он не ждал.

Но в феврале 1947 года все изменилось. Его изолировали. Сначала перевели в одиночную камеру, но, по сравнению с той общей, это были просто хоромы: хорошая удобная кровать, письменный стол с настольной лампой, мягкий стул, книжная полка, этажерка для белья и зеркало. В одном углу – умывальник, в другом – туалет со смывным бачком (вообще роскошь неимоверная!). Дверь в камеру была с окном без решетки, но с деревянными ставнями, которые открывались и закрывались со стороны коридора.

Владимир очень удивился. Но еще больше он удивился, когда ему в рацион добавили шоколад и увеличили норму сливочного масла. Потом удивился еще раз, когда старший оперуполномоченный майор Гнутов спросил у него:

– Вас устраивает режим работы или вы хотите внести свои предложения?

– Если можно, я бы хотел утром начинать работу в девять. Обед – с двух до трех. А вторую смену начинать в шесть вечера и заканчивать в одиннадцать.

– Я так понял, что у вас рабочая активность лучше вечером, – уточнил Гнутов и сделал пометку в тетради. – Что-нибудь еще?

– Два стакана чая вечером! – совсем по-детски улыбнулся Владимир.

Вместо двух стаканов чая ему приносили небольшой чайник на три стакана, и вечернее чаепитие оказалось единственной радостью. Разговаривать с другими заключенными ему было не положено, выходить на прогулку вместе со всеми было не положено и ходить без конвоя тоже было не положено. Четверо оперов, которые сменяли друг друга через два дня на третий, и наставник-радист, с которым Владимир общался только по рации, – вот и весь круг общения.

Два месяца он увлеченно работал, и новые ограничения его не очень тяготили. Язык индейцев племени навахо давался легко, но работа над фонетикой была очень утомительной. Еще через месяц мысль о том, что снова нужно будет работать с диктофоном начала вызывать у него приступ тошноты.

«Зачем мне все это надо? – проснувшись утром подумал Владимир. – Может, поговорить с майором Гнутовым?»

Ему принесли очень вкусный завтрак: теплую сладкую кашу из репы и кружку горячего какао. С девяти до двенадцати он поработал над составлением словаря, а потом в течение двух часов повторил вчерашний фонетический урок.

– Как по мне, ты очень похоже разговариваешь на этом языке! – сказал старший лейтенант Тарутин в коридоре, провожая Владимира в столовую. – А что это за язык? – спросил он и осекся. Такие вопросы задавать было «не положено».