Узник №8

– Бежать всегда некуда, – пожал плечами ангел, отчего крылья у него за спиной заколыхались. – Но люди всё равно бегут.

– Наверное, у них есть цель.

– Во всяком случае, они думают, что она у них есть.

– Бегут и даже не знают, идёт ли на улице дождь, – с грустью молвил узник.

– Они даже не знают, есть ли улица, – усмехнулся ангел.

– Возможно ли такое?

– Возможно всё. Кроме невозможного.

– Что же они знают?

– Как причинять боль. Это они знают хорошо.

– Они делали тебе больно, да?

– Я им благодарен. Они научили меня не чувствовать.

– Не чувствовать боли?

– И боли тоже.

– Я хотел бы рассказать тебе мою жизнь, ангел. Как на духу. Я думаю, ты сможешь понять.

– Зачем мне знать твою жизнь? Я свою не знаю как забыть.

– Грустно… А скажи, ангел… Не знаю, как спросить… Вопрос ужасен… Скажи, а бог на самом деле существует?

– Обычный вопрос, ничего ужасного, – спокойно отвечал ангел. – На самом деле бог существует, пока его не существует. Если же бог начинает существовать, то это уже не бог.

– Так я и думал! – узник упёрся в лицо ангела лихорадочным взглядом. – Ты в точности повторил мою давнюю мысль.

– Потому что я – это ты.

– А я – это ты?

– Нет. Я – это ты. А ты – это надзиратель.

– Я ничего не понимаю.

– Зато у тебя и крыльев нет.

– Всё, я понял, понял! – оживился вдруг узник. – На самом деле тебя не существует. Ты мне снишься, да?

– Да.

    Не дожидаясь новых вопросов и не глядя на узника, ангел поднялся и, сделав шаг, исчез в стене.

– Ты – ангел стены, – прошептал узник, – вот ты кто. Ангел в стене. Ангел, вмурованный в стену.

    Он, кряхтя и постанывая, поднялся и сел.

– Сон, – продолжал он. – Всё сон. Снюсь ли я сам себе, или кто-то посторонний видит меня в своём затянувшемся сне? Надзиратель, наверное, больше некому, кому ещё я могу присниться, кому я нужен, кроме него. Но если я ему снюсь, значит, на самом деле у него нет ни одного узника, а только сон. Бедный, бедный надзиратель! Ему так же плохо, как и мне, он – брат мой по несчастью, он такой же узник пустоты, как и я… Как и ангел… А быть может, ангел прав? Надзиратель – это я, я – это надзиратель, и оба мы – начальник тюрьмы?.. Я – надзиратель… Как странно…

– Здравствуйте, господин узник.

    В камеру вступил начальник тюрьмы.

– Добрый день. Или ночь. Или утро. Я не знаю. Исполать вам, господин надзиратель.

– Начальник тюрьмы, – поправил надзиратель. – Вы всё время путаете меня с господином надзирателем.

– Ах, да, простите, господин начальник тюрьмы. Я вас ещё и с собой путаю. Но это, впрочем, неважно, это метафизика.

– Вы хорошо себя чувствуете? – начальник тюрьмы подошёл ближе, всматриваясь в узника.

– Просто замечательно, – горько усмехнулся тот.

– Это хорошо, хорошо. Вы должны сегодня чувствовать себя хорошо, чтобы сделать то, что требуется.

– А что от меня требуется?

– Вы хотите сказать, что передумали?

– Не хочу. Но вы же говорили – завтра.

– Завтра уже давно минуло, господин узник.

– Давно?

– Третьего дня. Мне сказали, что вы больны и вам нужно отлежаться.

– Вот как…

– Кстати, до меня дошли неприятные слухи, – поморщился надзиратель, – о том, что вы… вы, якобы… я этому, конечно, не верю, но если вскроются факты… что якобы вы э-э… поступили не очень хорошо в отношении госпожи дочери надзирателя.

– Кто вам сказал?

– Слухами земля полнится, господин узник, так у нас говорят.

– А у нас говорят: ни слуху, ни духу.

– Я смотрю, вы совершенно не чувствуете себя виновным, – строго произнёс надзиратель.

– Я виновен пожизненно.

– Кхм… Вы, господин узник, может быть, думаете, что новое преступление уже ничего не может изменить в вашей судьбе. Напрасно, напрасно вы так решили, доложу я вам. Нет столь жестокого наказания, которое нельзя было бы сделать ещё более жестоким. Наши законы позволяют многое, очень многое, уверяю вас.

– Скажите, господин начальник тюрьмы, какой сегодня день?

– Тот самый.

– Уже?

– Счастливые часов не наблюдают, не так ли?

– Счастливые вообще ничего не наблюдают, господин начальник тюрьмы. Для наблюдений над жизнью нужно быть достаточно несчастным.

– Да вы, батенька, филозо́ф!

– Ничто так не располагает к философским экзерсисам, как пожизненное заключение. Попробуйте, настоятельно рекомендую.

    Начальник тюрьмы рассмеялся, покачивая головой, словно говоря кому-то стоявшему рядом: да вы посмотрите, каков шутник!

– Спасибо, – поклонился он, отсмеявшись. – Быть может, на старости лет я не премину воспользоваться вашей рекомендацией. А пока… пока, господин узник, у меня слишком много забот, чтобы предаваться игре мысли в камере пожизненного заключения. И самая большая моя забота – дочь, её судьба, её честь. Хорошо, что вы согласились мне помочь. Надеюсь, вы готовы сдержать своё обещание?

– О боже, боже!

– Готовы?

– Что мне делать, господи?

    Начальник тюрьмы достал из кармана револьвер, протянул узнику.

– Вот, держите.

– Что это? – отстранился узник.

– Это наше с вами спасение.

– От чего?

– От прошлого.

– Говорят, от него не спасёшься.

– Нет такого прошлого, которое невозможно сделать небывальщиной. Видите, я тоже кое-что могу в плане философии.

– Но убивая прошлое, убиваешь будущее.