Узник №8

– Окна? – она оглянулась по сторонам. – Какого ещё окна? У тебя и так нет окна.

    Узник кивнул на нарисованное окно.

– Это? – рассмеялась дочь надзирателя. – Это мазня какая-то, а не окно.

– Да, художник из меня неважный, – улыбнулся он.

– Но муха не сможет улететь через намалёванное отверстие, – пожала плечами дочь надзирателя.

– Кто его знает, – задумчиво произнёс узник. – Может же ангел силою своих крыльев раздвигать стены и проходить сквозь них. Почему бы и мухе не суметь улететь через нарисованное окно.

– Но без окна тебе будет совсем скучно, бедненький, – пожалела она. – И духота станет ещё больше.

– Ничего, – замотал головой он. – От скуки ты меня избавила – ведь у меня теперь есть муха. А я, по винам своим, не достоин даже и такого неказистого окна.

– Теперь у тебя есть муха, – повторила она его слова и, жеманясь, добавила: – А я? Меня разве у тебя нет? Или я значу для тебя меньше какой-то мухи?

– Ну что вы, что вы, дорогая госпожа дочь надзирателя! – с жаром воскликнул он. – Конечно! Так принесёте?

– Принесу, куда же от тебя денешься, сердцеед, – не переставая жеманиться, тихонько произнесла она. – Что ж теперь делать, если влюбилась в тебя по уши.

– Да? – с некоторым самодовольством улыбнулся он. – А давно вы меня полюбили?

– Давно, – кивнула девица. – Ещё с тех самых пор.

    Она сама припала к его губам быстрым поцелуем, но строго отвела его руку, когда он попробовал обнять её за талию.

– Всё, – шепнула она, – мне пора.

    И выскользнула из камеры.

    Тогда узник поднялся и принялся обходить камеру, выискивая глазами вожделенную муху. Он напрягал зрение, разглядывая серую стену, то и дело принимая за муху какую-нибудь тень, впадинку или пупырышек. Несколько раз он, восклицая «Ах, вот ты где, моя красавица!» бросался к стене и тут же отступал, поняв, что в очередной раз ошибся.

    В конце концов, потеряв терпение и силы, он улёгся на топчан, взял в руки фон Лидовица и принялся читать.

    «Каждое твоё деяние, совершённое или несовершённое, – писал фон Лидовиц, – начинается помыслом или безмыслием, а заканчивается расплатой».

    И дальше: «Не думай, что лишь за совершённые деяния будешь ты расплачиваться, но и за те, совершения коих всячески старался избегнуть, ибо избегая, ты совершал несовершение, то есть, иными словами, предпринимал действие по непринятию действия, иначе именуемое бездействием, каковое бездействие, будучи предпринятым тобою и возвратясь к истоку своей метаморфозы, обращается действием по бездействию, а следовательно, предполагает ответственность, кою, как тебе уже ведомо, Бог сущий ниспосылает человеку тогда, когда хочет наказать его за действие, за бездействие ли, равно же предполагает и расплату, кою, как тебе кажется, ты не выбираешь, но между тем выбираешь её именно ты и именно её, ибо в том и заключается предоставленная тебе Богом возможность выбора, чтобы мог ты выбрать себе расплату, которую понесёшь, даже если тебе кажется, что ты выбираешь лишь бога, от которого ждёшь награды за радение к святости или наказания за грех, кои в свою очередь являются не чем иным, как всё теми же действием и бездействием, причём действием, а равно бездействием может явиться как святость, так и грех, равно же как действие и бездействие суть Бог, из чего следует не только то, что грех – это не всегда бездействие, а святость – не всегда действие, но и то, что святость и греховность – это по сути одно и то же состояние, особенно если мы говорим об отношении оного к действию или бездействию, sic[3]».

    Это место было его любимым у фон Лидовица, но не потому, что поражало его особой глубиной высказанной (или напротив – утаённой) мысли, а лишь потому, что встав (вернее говоря, улегшись) у начала выше приведённого предложения, он ещё не разу не смог добраться до его конца, потому что неизменно погружался в густой и благостный сон.

    Но поспать ему не удалось, потому что его опять разбудили. На этот раз – сын надзирателя. Крадучись, чтобы никто не услышал, он прокрался в камеру, тихонько прикрыл за собой дверь и быстро растолкал узника: «Эй, узник, узник. Спит, что ли?.. Узник!»

    Открыв глаза, узник увидел котомку в руках подростка, удивлённо перевёл взгляд на его лицо и спросил:

– Что?

– Вот, – мальчишка сунул ему под нос котомку. – Здесь всё, что нужно: бумага, ручка, табак и трубка.

– Табак? – захлопал глазами узник, ничего не понимая. – Но я не курю.

– Ну и ладно, – отмахнулся мальчишка, – табак ещё от моли годится. А трубка – отцова, хорошая.

– От моли… У меня нет моли. Постой, а на мух табак действует?

– Почём я знаю, – нетерпеливо пожал плечами сын надзирателя. – Наверняка действует.

– Не надо, – узник отодвинул котомку.

– Ну так бумагу с ручкой всё равно возьми, а то как будешь письма писать?

– Кому?

– Сестре.

– У меня нет сестры, – покачал головой узник.

– Да моей сестре, то бишь твоей жене.

– Я ей и так могу сказать всё необходимое.

– Из Ближней тюрьмы не скажешь, – только письмом.

– Хорошо, – согласился узник принять котомку, лишь бы отделаться от подростковой настойчивости.