Узник «Черной Луны»

Я долго не мог открыть глаза. Я не знал, где я, тело смутно передавало ощущения от соприкосновения с чем-то жестким и плоским. Временами накатывало, и мне казалось, что слышу шум воды, но потом он сменялся бесконечно низким, едва уловимым гулом. Я знал, это в моей голове. Больше ни о чем не думалось. Сознание проступало и вновь проваливалось, как на американской горке, но очень замедленно, рыхло, дремно, в полусне. Потом я все же разлепил глаза и долго и безуспешно смотрел на затуманенный кусок дерева, на котором лежал, я ощущал серую краску на этом фрагменте как раз под моей щекой, больше ничего не видел. Было очень трудно что-то понять и сосредоточиться, в голове моей бродили остатки видений: желтый и жирноватый свет под решеткой – проволочной корзиночкой. Стол, водка, какой-то спор. Человек, мужчина, с которым я спорил до хрипоты, что-то спрашивал про Скокова и клялся, что раскрутит дело… Я оторвал голову. Перед моим воспаленным взором проплыла зарешеченная лампа, арестованная, как и я. Я вспомнил благодаря ей, что сижу в камере. На полу, на матрасе спал грузный краснорожий мужик. Я понял, что это Хоменко. Стол был прибран. На нем стоял чайник, из носика вился парок. Опустив ноги, я сел, очень тошнило. Все было гнусно. Еще бы… Мне захотелось двинуть жирняка под дых, чтобы он проснулся и посочувствовал мне. Хотя наплевать. Даже если меня сегодня расстреляют. Невелика потеря. Одним бомжем меньше или больше. Только матушка опечалится. Да и узнает ли?

– Подъем! – прохрипел я. – «Утро стрелецкой казни». Картина художника Сурикова. Я готов испить сию чашу.

Хоменко скрипнул суставами и усилием воли шевельнул головой, приподняв ее ровно настолько, чтобы видеть еще что-то, кроме потолка.

– Чего орешь, дурак! Крикни, чтоб там опохмелятор включили.

Я вышел в коридор, на центряк, как говорят блатные, и прошипел:

– Опохмелятор для командира!

Тотчас появился вчерашний пьяница охранник, застыл, суетливо теребя пальцами. Я выразительно посмотрел, он кивнул, развернулся и на полусогнутых засеменил в специальное место, где находился пульт опохмелятора.

А я упал на нары и кощунственно простонал: в присутствии сырого, рыхлого полутрупа это было моей бестактной поддержкой. Туловище со скрежетом раскрыло рот и издало похоронную отрыжку. «Сейчас умрет!» – коротко прострочила в моей голове успокоительная мысль. Почему-то я считал, что его смерть принесет мне маленькую толику облегчения…

Опохмелятор призывно забулькал, исполнив при этом сладкозвучную октаву, от гулкого «до» – к звонкому «си». К наполненным стаканам пьяница охранник приложил круг резиново пахнущей колбасы. «Спасательный круг!» – прогрохотала очередная мысль. Поклонившись, охранник исчез.

– Встали! – приказал сам себе Хоменко, потому что я уже стоял и не хотел ни есть, ни пить.

– Выпили! – приказал опять-таки ж сам себе Хоменко, потому что я уже выпил.

И вообще, я соображал быстрее, чем Хоменко. Может, потому, что угроза не миновала.

– Пошли! – сказал он.

– Пошли! – сказал я.

По пути он рассказывал мне анекдоты про молдаван. Их было очень много, и я поделил их на две категории: гастрономические и электротехнические. Про изжогу от фольги, к слову, это гастрономический, а про то, как впятером лампочку вкручивали – соответственно электротехнический. Поначалу я смеялся, и каждое «ха-ха» болванисто лупило по мозжечку, после чего я перестал реагировать на анекдоты, и Хоменко помрачнел.

Пришли мы к охранникам, от которых, сами понимаете, меня воротило. Этот воротила, которым я себя всегда считал, мог бы размозжить черепа всем троим голыми руками. Но не было подходящего момента. К тому же тошнило. Хотя внутри уже начинало теплеть, причем к троим мерзавцам это чувство не имело никакого отношения. К негодяю Хоменко я был индифферентен. Мне он даже был чем-то симпатичен, как бывает симпатичен палач, который душевно протрет плаху, прежде чем оттяпать вам голову.

Итак, вперед! Охранники не удивились, увидев меня еще живым, впрочем, и не обрадовались и с рукопожатиями не приставали. Наверное, они относились ко мне как к заготовке для бульона.

– На совещание! – приказал комбат водителю, все ринулись занимать места. Я опять каким-то образом оказался посредине.

Возможно, это место было не для постоянного члена, а, так сказать, расходуемой категории. Глухонемой снова сел справа от меня и стал разминать локоть.

– Не надо! – негромко сказал Желтоус. – У него, кажется, уже другой статус.

– Статус-кво! – сказал водитель и чуть не врезался в гужевой вид транспорта – слегка задел телегу, и лошадь получила удар в зад, перенеся это безмолвно.