Узник «Черной Луны»

Заржал Глухонемой. Не такой уж он был глухонемой, а по правде говоря, такой выбрал способ самовыражения. Мы подъехали к штабу, водитель остался вытаскивать кусок гужа из радиатора, ну а мы пошли вслед за шефом. Он шествовал гордо, его узнавали и почтительно приветствовали люди в комбинезонах цвета хаки. Это уже был не тот кусок пьяной говядины на тюремном полу. Мы шли в фарватере броненосца, люди расступались, приободрялись, иные прятали глаза, не успев спрятать остальное.

Командиры собрались в зале – помещении клуба «Фрезеровщик», а может, «Микрослесарятор». Остался даже портрет дедушки Ленина, разумеется, не его дедушки, А. Д. Бланка, а самого, в общем, вы поняли. А на месте последнего гроссвождя осталось только четырехугольное сырое пятно. Может, я путано разъясняю, но и вы поймите мое состояние в эти минуты.

Прозвучала знакомейшая команда: «Товарищи офицеры!» Все встали. Майор, невысокий, глыбообразный, доложил, что командиры на совещание собраны. Хотя никто меня не спрашивал о впечатлении, мне это понравилось. Порядок есть порядок. В армии должны оставаться какие-то принципы.

Пока я размышлял об этом, мимолетно вспомнив свою погранслужбу, комбат Хоменко с ходу приступил к разборкам. Касались они вчерашнего боя. Он живописал наступление опоновцев, представил дело так, что они чуть не скомкали всю роту на манер утирки, и только героическое поведение нескольких лиц спасло положение.

– Кинах потерял управление ротой! – Хоменко швырялся фразами, которые больше напоминали заупокойную молитву. – Мне пришлось для острастки, – с удовольствием произнес он это раскоряченное слово, – расстрелять одного труса. И что же – подействовало. Больше никто не сбежал. А вот этот парень, – Хоменко сделал широкий жест в мою сторону, – безоружным пополз против бронетранспортеров, с двумя гранатами, обратил в бегство противника, принес три трофейных автомата… Вот так надо воевать! А этот парень первый день у нас, нет, второй уже… Правда, мне пришлось его немножко наказать, чтобы он не терял голову от успехов. Но ничего, он прекрасно меня понял, и… всем все ясно. На этом я заканчиваю. У кого есть вопросы – в письменном виде и завтра. Срочные вопросы к начальнику штаба.

Он круто развернулся, провожаемый взглядами, ушел к выходу. Я остался наедине с самим собой и с многочисленными изучающими лицами, которые после комбата развернулись на меня.

Ко мне подошел Кинах, сказал скучным голосом:

– Поехали. Там твой друг совсем извелся. Ничего не кушает.

Мы забросили в грузовик несколько ящиков с патронами и «жрачкой» и отправились в Дубоссары. Все дорогу меня очень тошнило, хотелось пива, я подпрыгивал, когда машина встречалась с ухабами, стонал, подвывая в унисон натужному голосу двигателя.

Наконец мы приехали, здание училища стояло на прежнем месте, все было так же, как и два дня назад, уцелевшее, не взорванное, не порушенное. Чувство умиления захлестнуло меня – я вернулся в родные пенаты. Едва я успел вывалиться из кузова, как сразу попал в горячие объятия Ванюши. Он что-то бормотал мне, поспешное и жаркое, всхлипывал, шмыгал носом, трещал моими костями. У меня перехватило горло, намокли глаза, а Ванечка по-прежнему держал меня, не отпускал, вздрагивая, пытался что-то сказать, но спазменный голос понять было невозможно, я разбирал лишь одно уставное: «Товарищ старший лейтенант… товарищ старший лейтенант…» Краем заплывшего слезой ока я видел грустного Кинаха, он качал головой и, возможно, хотел нахмуриться. Наконец Ванечка обмяк, тяжелые лапы его сползли с меня, он отступил на шаг, наверное, все еще не веря, что так скоро заполучил меня обратно.

– Да, это я, – пришлось сказать мне.

Вокруг уже толпились гвардейцы, никто не собирался разгружать автомобиль, водитель бурчал; меня обступили, разглядывая как диковинку. Кто-то хлопал меня по плечу, кто-то почмокивал, кто-то таращился, распираемый от восхищения. «Театр, – подумал я. – Для этого надо было приговорить к яме, а потом привезти обратно».

– Да, тебе повезло, парень, – говорили мне. – Тебе очень повезло. Мы рады, что тебя не шлепнули.

– Спасибо, ребята. Я тоже рад, что вы рады, – отвечал я растроганно.

Правда, меня огорчало, что никто ни словом не обмолвился о Хоменко. Хотя бы так: «Да, командир был не совсем прав. Да, знаешь, погорячился…» А то будто меня просто помиловали, сделали скидку на убожество. Но и на том спасибо. Все мы здесь не долговечны, зачем торопить события?

Потом Кинах набухшим голосом скомандовал:

– Строиться!

Тускло поставил задачи и распустил.

– Раевский, зайди ко мне!

– Иду, – сказал я и вслед за Кинахом отправился в его апартаменты.

– Получай! – сказал он, войдя первым, и сделал шаг в сторону.

И будто яркий свет брызнул на меня. Бездонные, карие, распахнутые, влекущие, упоительные и, наконец, просто ослепительные… глаза Ленки. Она вскочила и в тот же миг повисла у меня на шее, прокричав в самое ухо:

– Володечка, боже мой, тебя хотели убить!

Она, конечно, тут же отпустила меня, но и этого было достаточно – я чувствовал себя незаконно осчастливленным.