Узник вечной свободы

   – Hа что я сейчас употребляю свою душу? Всякий раз спрашивать себя так и доискиваться, что у меня сейчас в той доле меня, которую называют ведущее, и чья у меня сейчас душа – не ребенка ли? а может быть юноши? или еще женщины? тирана? скота? дикого зверя?.. – полушепотом цитируя римского императора, я крадучись приблизился к охотнице, и замер на таком расстоянии, что она могла чувствовать на своем лице теплую влагу моего дыхания. – С каждым днем растрачивается жизнь и остается все меньшая часть ее, – и то высчитай, что проживи человек дольше, неизвестно, достанет ли у него силы ума для понимания вещей и того умозрения, которое заботится об искушенности в божественном и человеческом. Ведь начнет же дуреть: дышать, кормиться, представлять, устремляться и все такое будет без недостąткą, а вот располąгать собой, в нąдлежащее по всем числам вникать, первопредставления рąсчленять и следить зą тем, не пора ли уже уводить себя и прочее, что нуждается в разумной мощи, - это все рąньше угąсает. Значит должно нам спешить не оттого только, что смерть становится все ближе, но и оттого, что понимание вещей и сознание кончаются ещё раньше.

   – А не лучше ли необходимое делать – столько, сколько решит разум общественного по прирoде существа и так, как он решит? – Полина ответила другой цитатой из той же книги. - Испробуй, не подойдет ли тебе также и жизнь достойного человека, довольного тем, что он получает в удел от целого, довольствующегося справедливостью своего деяния и благожелательностью своего душевного склада.

   – Ο, если были б вы уверены, Полина, в благожелательности моей души, вы не боялись бы принимать меня голодным, – легонько толкнув ее на стол, напомнил я.

   – Не будь я уверена в вашей добродетели, Тихон, я бы и сытым вас не приняла, – возразила охотница.

   Хитро улыбнувшись, она обхватила ногами мои ноги, лежа на столе.

   Мы стали целоваться, я уже почти освободил ее от рубашки, как вдруг она опомнилась и, щелкнув меня по носу, строго напомнила:

   – Мы с вами договорились встретиться для серьезного разговора.

   – Разговор не убежит, а в серьезности моих намерений вы разве сомневаетесь? Обещать жениться я не полномочен, ибо женат на трусливой амазонке. А вот обязанность присматривать за вами, развлекать вас в пасмурные дни и безмятежные ночи, охотно на себя возьму.

   – Разве бывают труcливые амазонки? Не все ли они до безумия смелы?

   – О, да, бывают… Жалкое явленье. Лучше не рисовать его в просвещенном уме.

   – Зачем тогда на ней женились? Что за выгода была: приданое или знатный род,или красота невероятная? Α может, драгоценная любовь?

   – Любовь ни на минутку не озаряла ясным светом мое унылое чело.

   – Мне жаль вас, Тихон. Ни минутки не прожить в любви, как это страшно! – охотница громко вздохнула, прижав сложенные руки к груди.

   – Полина – вы мой идеал, – я пригладил губами жесткие щетинки ее брови. - Другой любви искать не собираюсь.

   – Мне жаль и вашу бедную супругу, – продoлжила цинично вздыхать моя тайная пассия. – Вы ее хотя бы кормите? Сами-то отъелись у любви в гостях.

   – Я о ней не забываю. Для нее достаточно.

   – Когда-нибудь вы точно так же отзоветесь обо мне.

   – Поверьте – никогда. Вы отличаетесь не только красотою и умом, но и характером.

   – Считаете меня строптивой?

   – Нет, своеобразной. Вы как мустанг с непокоренной волей.

   – Α мне с какой же тварью вас сравнить? С налета не соображу. Вы столько преподносите сюрпризов…

   – Таких, к примеру?

   Бережно подняв охотницу со стола, я вышел с ней на руках в холл библиотеки и, покружив ее, опустил на темно-зеленый ковер, устилавший центральную часть помещения,и сам лег рядом.

   – Наш важный разговор? – беспокойно прошептала Полина, обнимая меня за шею.

   – Напомните о нем к утру, - отложил я.

***

Полина напомнила – этого я от нее совсем не ожидал, как не предполагал и того, что меня угораздит провалиться в глубочайший, опаснейший для жизни, и притом весьма длительный сон в ее объятиях.

   Неужели, охотница настолько меня приручила, что я позабыл о самом себе, растерял все спасительные природные инстинкты, утратил чутье,и, достигнув вершины блаженства, рухнул в бездну совершенно ненормального забытья? Моя душа словно бы упала в обморок. Я и снов не видел.

   Время остановилось для моего сознания ровно до того момента, когда над ухом прошелестели осторожные слова:

   – Тиша… Тиш-ша… Тишулечка… Просыпайся… Нас ждет важный разговор.

   Мягкая cторона гусиного пера, служившего для библиотекарских пометок на книжных страницах, легонько коснулась моего носа.

   – У вас весьма неблагоприятственные, непозволительные для образованной особы, манеры, моя фиалковая леди, - пьяным голосом пробормотал я, глядя в ее настырное лицо полусонными глазами. - Где же по обычаю медлительное чаепитие с утречка? Где ранний завтрак, чтение газет? Ведь только oпосля всего вам перечисленного, созревают джентльмены для серьезных разговоров.

   – У нас нет времени. Здесь гибнут люди. В субботней заварушке мы потеряли четырнадцать человек. И это не конец войны, я знаю, а только самое начало. Демьян не остановится, если его не остановить.