Узники игры

– Как сажа бела, – помрачнел Бронштейн. – Передовые отряды в полдня пути от Семи Камней, а мы все тут, в лагере, торчим. То уголовники подбивают хуманов на бунт, то голем после установки рун вдруг впадает в спячку. А еще мне и Масу написал Болд, предлагал сотрудничество. Даже прислал видеозапись с моим отцом. Папец говорит, что все пучком, он контролирует ситуацию, возвращайся, сына… Вроде похож, а так не поймешь… Сейчас такие технологии, что можно смонтировать, как я половое сношение с Мэрилин Монро совершаю.

– Наша задача, – Сима взял соленой рыбки и туманно продолжил, – понять сверхзадачу игры. Помощь искину? Ликвидация рабства? Спасение собственных тушек? Извини, Леха, но на главную цель все это не тянет. По Станиславскому, сверхзадача – это важнейшая жизненная суть, артерия, нерв, пульс пьесы… Представьте, что мы в пьесе. Что мы должны тут сыграть? Какую главную цель достичь? Себя изменить? Этот мир? Как?

– Ну, брат! – удивился я. – Это ты нас подводишь к сакраментальному вопросу: а в чем вообще смысл жизни? Да еще в игре. Ты-то сам как думаешь?

– Я предпочитаю вообще не думать на эту тему. Нет, сначала, конечно, по молодости я задавался этим вопросом. Мучался, искал ответ. И даже нашел!

– Какой? – заинтересовался японец.

– Удовольствие! Вот смысл жизни. Я тогда Фрейда прочитал. Есть у него малоизвестная вещица, «Неудовлетворенность культурой» называется. Вот он там пишет, что судить о смысле жизни нужно не по словам – ведь болтать можно что угодно, а по делам, поступкам. Ну, то есть смотреть, как люди себя ведут.

– И как же они себя ведут? – стал допытываться дотошный Кивами.

– Все стремятся к счастью и стараются избежать несчастья.

– Тоже мне, открыл Америку. Подожди. Ты же про удовольствие сначала говорил.

– Так у Фрейда счастье равно удовольствию. Он про него в основном и пишет, классифицирует – долгосрочное там удовольствие от еды, краткосрочная удовлетворенность от секса и так далее. А я когда понял, что счастье не тождественно гедонизму, вот тут меня и проняло. Нету, значит, смысла в жизни!

– Как же нету? – заволновался японец. – Есть. Сама жизнь. Она самоценна. Нет как раз никаких внешних к ней, выдуманных смыслов.

Поясню на примере, – продолжил Мусамото. – Представь, что ты, Сима, плывешь по реке. Отплыл далеко, противоположный берег не видно, своего тоже, и вот у тебя начинаются судороги. Ноги отнимаются, спазмы по телу…

Я как представил себе, как в холодной воде начинают дергаться мышцы бедра – а у меня совсем недавно такое было, – аж дрожь проняла.

– Но это еще не все! – продолжил нагнетать ужас японец. – Ты видишь, как к тебе подплывают два крокодила спереди и сзади.

– А почему два? – с сарказмом поинтересовался Бронштейн.

– А потому, – охотно начал объяснять Кивами, – что крокодилы обычно трапезничают в паре или тройке. Притопят жертву, выдержат ее под корягой, чтобы, значит, запашок пошел. И потом один держит, а остальные отрывают от нее, ну то есть от тебя, куски.

– Ну, продолжай, – поежился Сима.

– Вот они к тебе подплывают, а ты уже и так, считай, на дно идешь – руками по воде стучишь, извиваешься, чтобы лишний глоток воздуха сделать. И вдруг в рот тебе попадает эта самая вода. Чистейшая, нежнейшая, со вкусом свежести и родом из горных источников. Почувствовал?! – вдруг напористо спросил японец.

Сима машинально кивнул, и вдруг у него в глаза появилось понимание:

– Так, так, так, – затараторил он. – Крокодил и судороги – это наши страхи, планы, надежды и раздумья, ну, то есть все то, что отвлекает нас от жизни в ее, так сказать, первозданности. Ты говоришь, что если избавиться от текучки…

– В первую очередь в сознании! – встрял я в разговор.

– Да, в сознании, – подхватил еврей, – то… то что?

– Тогда ты нет, не поймешь смысл жизни, ты его ощутишь. На вкус, как эту воду, на цвет – как цвет зарождающейся зари нового дня, на запах. СИМА!! – вдруг громогласно крикнул гном и сопроводил свой возглас хлопком по щеке еврея: – ЗАПАХ! КАКОЙ ЗАПАХ ТЫ СЕЙЧАС ЧУВСТВУЕШЬ??!!

Сима вздрогнул, сбился с шага и внезапно застыл на месте. Его взгляд уперся в пучки трав, что были развешены по стенам избушки, на глаза навернулись слезы, и он прошептал:

– Чабрецом пахнет. Ей-богу, чабрецом!

После этого озарения Сима напрочь выпал из нашего разговора. По лицу бродила слабая улыбка, периодически еврей с удивлением разглядывал свои руки – как будто только что попал в это тело.

– Масу, – подхватил знамя беседы я, – а это вот не опасно – так с ходу снимать фильтры сознания у человека? Может, специальная подготовка нужна? Вот сейчас он, – я мотнул головой в сторону Бронштейна, – насколько я понял, в терминах дзен-буддизма сделал хлопок одной ладонью. А вдруг начнет ходить под себя? Это же фактически возврат к животному состоянию. В умственном смысле. Стирание всех культурных наслоений.