Узники Кунгельва

…Эта штука и вправду жуткая. Кажется, она имеет на меня какое-то воздействие. Что-то вроде гипноза, или… может, фокусов, которые показывает детям в уличном цирке хороший фокусник и плохой человек. Он сверлит их глазами, заставляет отниматься конечности, уволакивает с собой души. Клянусь, когда я её увидел, я смотрел на неё добрых десять минут, не смея пошевелиться.

Труднее всего было решить, живая она или всё-таки нет. У меня был нож, всё это время я держал его выставленным перед собой, ожидая, что эта… это существо само шагнёт и насадит себя на лезвие.

Если бы оно только могло.

Это, наверное, могло бы стать решением моей проблемы. Всех моих проблем.

Легче решиться на что-то, когда над тобой разворачивают флаги ОБСТОЯТЕЛЬСТВА. Ты стараешься дистанцироваться от неприятностей, добываешь еду, когда мешок с провиантом показывает дно, видишь звезду над головой и подставляешь стремянку, чтобы её достать. Ты беспокоен и делаешь всё, чтобы приделать своему шаткому «я» третью ногу. Но что, если ты уже в покое? Что, если ты камень в непролазном лесу, камень, который никто не имеет даже в мыслях заставить подвинуться? Вокруг тебя произрастают новые виды и умирают старые, а макушку коронует изумрудная лягушка.

В какой-то момент я почувствовал себя этим камнем. Я решил, если не обращать внимания, всё может стать как раньше, и пребывал в нирване ровно до той поры, пока не обнаружил, что единственной родной души со мной больше нет. Чипса… ты была хорошим спутником.

Перед тем как отправиться устанавливать порядок в собственной квартире, я долго пялился в окно. Потом, сделав над собой усилие, взял нож и пошёл. Свет в коридоре равнодушно мигал. Когда-то я думал, что он просто подмигивает, потому-то, наверное, я и не менял эту чёртову лампочку годами. Дверь в туалет была приоткрыта; внутри никого не было. Я не стал заглядывать в раковину, однако заметил на дне ванной какой-то сор. Кухня стенала петлями шкафчиков: я «услышал» этот звук сразу, стоило мне на них посмотреть. Магниты на холодильнике. Стоящие часы. Перекидной блокнот, в который я заносил покупки и траты. На нём лежал кверху брюхом громадный таракан, словно трёхпалубник в школьной игре в морской бой. Никого живого. Жажде мести за Чипсу, которой, острой, как перец Табаско, я смазал остриё своего кинжала, суждено было пропасть зря. Что не удивительно. Разве то, что я заметил краем глаза в коридоре, имеет право на существование? Всё, что порождено больным сознанием, должно там и оставаться…

Как оказалось, нет.

ЕЁ я увидел на обратном пути, когда, расплакавшись, как ребёнок, посреди кухни, сграбастал со стола сморщенное яблоко и принялся остервенело его грызть, надеясь хоть как-то заглушить рыдания. Когда-то ОНА была входной дверью, ручку на которой я чуть не сгрыз от досады. Звуки, что моё сознание интерпретировало как скрипы дверных петель на кухне, издавала входная дверь.

Чем-то ОНА напоминала Харрисона Форда, которого заточили в бетонную плиту в конце четвёртого эпизода Звёздных Войн. Такое, наверное, может случиться с рыбой, что прошивает водную гладь ночного ноябрьского озера и не замечает, что вода на пути у неё становится всё твёрже, пока наконец не превращается в лёд.

Я видел копну коричневых волос, которые торчали прямо из стены. Лоскут ночной рубашки колыхался, как драпировка на театральном представлении в тот момент, когда весь зал затаил дыхание. Белая ткань рисовала прямые и тонкие плечи: такие, наверное, могли бы быть у птиц, прими они человеческий облик. Они словно натянуты на колок позвоночника, дотронешься — зазвучит страшная гротескная музыка, под которую падают империи и людей пожирает огонь.

Нож в моей руке задрожал. Я неловко махнул им и распорол себе карман на штанах. Дверь больше не была дверью. Металл стал набухшей, блестящей от пота плотью, а дверной глазок торчал там, где у человека положено находиться третьему шейному позвонку; он загадочно поблескивал между спутанных волос. Место дверной ручки заняли пальцы с грязными ногтями, такими могли рыть землю; они тихонько подрагивали, и тень от моргающей лампочки подрагивала тоже, с некоторым запозданием. Эта рука приглашала взяться за неё и пройти сквозь металл, вдохнуть подъездных нечистот и перечитать похабные надписи — с большим наслаждением, чем обычно.

Я видел, как оно дышит. За каждым вдохом слышался скрип, будто что-то там, внутри, нуждалось в основательной смазке. Вип… вип… вип… этот звук увлекал за собой, как отлив уносит лунный свет. Я увидел, как волосы начинают шевелиться, словно от статического электричества, как они тянутся ко мне, а я, словно ребёнок, проделывающий в первый раз путь от отца к матери, делаю шажочек за шажочком и наклоняюсь вперёд.

Спасла меня Чипса — после этого случая я почти поверил в загробную жизнь, по крайней мере, у животных. Почему бы и нет: ведь они не лгут, не лукавят, не действуют в собственных интересах, не нарушают заповедей, а если и нарушают, то с таким очаровательным видом, что ты улыбаешься и буркаешь себе под нос: «Нет, ну какая милаха»… Почему бы в таком случае Иисусу не собирать своим сачком их души прямиком на небеса или, по крайней мере, не даровать каждой мёртвой твари по нимбу и паре крыл? Если так, получается, мы окружены сотнями порхающих вокруг невидимых кошечек и собак, а в небе носятся с грацией лебедей крылатые коровы.

Одним словом, я вспомнил Чипсу. И видение моего драгоценного компаньона-по-жизни, лежащего в своей клетке кверху лапками, ударило меня в грудь раскрытой ладонью.

«Чёрт бы тебя побрал», сказал я. «Я больше не собираюсь никому подчиняться», сказал я.

Пальцы у двери задёргались — хотели дотянуться до моего запястья. Я отступал в глубину коридора, по-прежнему держа перед собой нож. Волосы были похожи на пузырящуюся, ползущую по дверному полотну кровь.

«Я докопаюсь до правды, — вывел я заключение. — Разберусь, что ты такое и откуда взялась… сестричка. Там полно бумаг, поняла? В них есть все имена, все до последнего. Одно из них будет твоим, и учти, как только я пойму какое, я не остановлюсь ни перед чем, чтобы узнать твою историю»…