Узники Кунгельва

— Это я её убил, Юр, пусть даже не прикоснувшись к ней. Убить можно не только действием. Я убил её здесь, в этом номере, когда стал настаивать на своём. Когда допустил мысль, что она моя собственность. Когда впал в бешенство, видя как она ускользает… Теперь я буду вечно пребывать там, в глубине, среди москитов размером с ладонь и маленьких слепых зверьков. Буду вечно слушать эхо моего горя.

Вернулся Виль Сергеевич. Его лицо лоснилось от пота. Ключа не было.

— Пётр говорит, что если бы я пришёл к нему лет тридцать назад, то застал бы полный комплект. Шутник херов. Довольно долго копался в том, что осталось, но для двадцать первого ничего не нашёл.

Он склонил голову к левому плечу, прислушиваясь, а потом, не таясь, стукнул кулаком в дверь.

— Открывай, сынок, — сказал он. — Давай поговорим как мужчины.

— Кончай нести чепуху, — закричал Юра. — Ты же не кукла чревовещателя и не средневековый колдун! Это даже не смешно.

— Время уходить, — раздался Юрин голос, кажется, с противоположного конца номера. Удивительно, что они вообще его услышали. — Никто не может находиться в двух местах одновременно, а здесь быть больше невыносимо.

Виль Сергеевич ударил по двери с неожиданной силой. Потом попробовал высадить её плечом. Костюм его затрещал, нити на локтях торчали, как мышиные усы. На шум сбегались люди, дверь соседнего номера открылась, и показалось встревоженное лицо Алёны.

— Что он? — спросила она.

— Плохо. Совсем плохо, — ответил Юра, отступив к перилам.

Резная дверь трещала, но не поддавалась. С громким стуком падали на пол картины. Казалось, всё здание раскачивается в момент столкновения плеча мистера Бабочки со старым упрямым деревом, как судно, попавшее в шторм. Впрочем, было ясно кто здесь победитель: детектив не собирался сдаваться. Он превратился в один гигантский кулак. И вот наконец дверь затрещала и после хорошего удара провалилась вовнутрь, забрав с собой половину косяка.

Виль Сергеевич не удержал равновесия и, завалившись вперёд, разбил зеркало в прихожей. Юра зашёл следом и, бросив взгляд вглубь комнаты, согнулся в приступе тошноты. Скудный завтрак и алкоголь, давно улёгшиеся в желудке, душной, тягучей струёй поползли по пищеводу вверх.

2

Сказать, что номер был разворочен — ничего не сказать. Точно недавно ослепший человек очнулся здесь и бродил, пытаясь понять, где оказался. Стол перевёрнут, расколотая ваза лежит на полу, цветы разбросаны по всему номеру. Тумбочка возле кровати опрокинута, ящики и ящички валяются всюду, как выбитые зубы. По их содержимому не раз прошлись ногами. Там была косметика Марины, чьи-то очки для чтения, нижнее бельё и украшения. Шторы валялись на полу. Видно, Слава запутался в них и, рванувшись, буквально вырвал потолочный карниз из стены. Сам он лежал возле окна, из-за кресла торчали только его ноги. Струйки чёрной жидкости, похожей на ещё не застывший битум, растекались во все стороны. Несмотря на то, что окно было настежь открыто, в комнате стоял густой солоноватый запах, от которого хотелось бежать подальше. Но Юра не мог сдвинуться с места. Согнувшись, он зажимал себе рот, тараща глаза и касаясь кончиком высохшего языка ладони.

Виль Сергеевич, побарахтавшись словно большой жук, встал на ноги. На лбу у него красовалась свежая ссадина, а бабочка шкалой какого-то замысловатого измерительного прибора повёрнута на девяносто градусов.

— Опоздали, — выдохнул он. Расшвыривая ногами обломки, вещи, превратившиеся в мусор, бросился к телу.

В дверях появилась Алёна, и Юра, отняв одну руку от лица, замахал ею на жену: мол, не подходи. На полусогнутых ногах он прошёл следом за здоровяком.

— Это не то, что вы говорили, — сказал он. — Не внезапно остановившееся сердце и не сосуд в голове.

Глаза Славы широко открыты, но в них уже не было жизни. Рот, должно быть, свело судорогой: его искажала чудовищная, злобная улыбка, в ней, как ни неприятно было это осознавать, что-то оставалось от той обаятельной улыбки, которой он щедро делился минувшей ночью. Запястье на левой руке в буквальном смысле разодрано в клочья. Белая футболка, уже наполовину просохшая после того как Марина плеснула на неё водой, снова намокла: на этот раз на животе и на этот раз от крови. Рядом валялся нож-пилка, которым обычно режут хлеб, между зубцами у него застряли лоскуты кожи и сгустки крови.

Он был мёртв — окончательно, бесповоротно, без сомнения.

Виль Сергеевич наклонился, зачем-то пощупал пульс на шее, после чего покачал головой:

— Для особенно нетерпеливых есть отдельные пути. Для тех, кто понимает, кто способен увидеть в зеркале смертельный изъян в своём организме.

— А он понимал? — медленно стервенея, спросил Юра.

— Есть разные пути. Обходные, живописные, такие, на которых можно встать лагерем на неопределённое время. И даже пути назад. Но парень не видел иного выхода.

Хорю не давал покоя вопрос: «Они услышали бы, как он режет себе руки, если бы не колотились в дверь, а сидели смирно? И что бы это был за звук?»