Это началось по крайней мере две недели назад. МакКлинтик, которому так и не удалось развить в себе распространившийся в послевоенные годы холодный взгляд стороннего наблюдателя, не возражал, в отличие от других музыкантов, когда Руни распускал сопли и начинал расписывать проблемы своей личной жизни. Несколько раз с ним была Рэйчел, но МакКлинтик знал, что Рэйчел — девушка прямая и честная, просто так шашни разводить не станет, а следовательно, проблемы Руни действительно должны быть связаны с Мафией.
Затем в Новый Йорк пришла летняя жара, худшее время года. Время драк в парках, где гибло немало парней; время натянутых нервов и распадающихся браков, время хаотических метаний и самоубийственных импульсов, которые, оттаивая после зимних холодов, выходили там и сям на поверхность и проступали через поры на лице. МакКлинтик собирался в Ленокс, штат Массачусетс, на джазовый фестиваль. Он чувствовал, что не может здесь оставаться. Но что ждет Руни? Домашние неурядицы (вероятнее всего) его доконали, и он вот-вот сорвется. МакКлинтик понял это прошлым вечером между музыкальными номерами в «Ноте-V». Ему уже случалось видеть подобное состояние: знакомый басист из Форта Уорт, никогда не менявший выражение лица и заунывно твердивший: «У меня проблемы с наркотиками», неожиданно сошел с катушек, и его отвезли не то в Лексингтонский госпиталь, не то куда-то еще. МакКлинтик так толком и не узнал. У Руни был такой же взгляд: слишком спокойный. Он чересчур бесстрастно говорил: «У меня проблемы с женой». Что же должно оттаять этим жарким летом в Новом Йорке? И что будет, когда это произойдет?
Странное слово — «опрокидывание». У МакКлинтика вошло в привычку во время каждой записи болтать со студийными техниками и звукооператорами об электричестве. Раньше он чихать хотел на электричество, но раз уж оно позволяет увеличить аудиторию, привлекая как ценителей, так и профанов, которые выкладывают денежки, чтобы можно было покупать «триумфу» бензин, а себе — костюмы от Дж. Пресса, то, значит, МакКлинтик должен сказать электричеству спасибо и попытаться узнать о нем побольше. Он поднахватался кое-каких сведений и однажды прошлым летом разболтался с техником о стохастической музыке и цифровых компьютерах. Результатом беседы стало понятие о «перевертыше», ставшее фирменным знаком группы. От этого техника МакКлинтик узнал о ламповом полупроводниковом приборе под названием триггер, или флип-флоп,212
который в рабочем состоянии проводит ток либо по одному, либо по другому пути: провел по одному — «опрокинулся» — провел по другому.— Это, — пояснил звукооператор, — можно рассматривать как «да» и «нет» или как ноль и единицу. Как раз эта фиговина и является одним из основных элементов или особой ячейкой большого электронного мозга.
— Охренеть, — сказал МакКлинтик, когда техник затерялся в студии. Однако одна мысль накрепко засела у МакКлинтика в голове: компьютерному мозгу положено переключаться из состояния «флоп» в состояние «флип» и обратно, но ведь так происходит и с мозгом музыканта. Пока ты в состоянии «флоп», все идет нормально. Откуда берется триггерный импульс, переводящий тебя в состояние «флип»?
МакКлинтик не писал тексты к песням, но сочинил какую-то чушь на тему функционирования триггера. На сцене, когда трубач исполнял соло, МакКлинтик иногда напевал их себе под нос.
— О чем ты думаешь? — спросила Руби.
— О перевертышах.
— Тебя не перевернуть.
— Меня — нет, — согласился МакКлинтик, — а целую кучу людей — да.
Через некоторое время он спросил, обращаясь не столько к ней, сколько к себе:
— Руби, что произошло после войны? В войну мир свихнулся — состояние «флип». Но наступил сорок пятый год, и все размякли — состояние «флоп». Даже здесь, в Гарлеме. Все спокойны и хладнокровны — ни любви, ни ненависти, ни тревог, ни радостей. Хотя некоторые повсюду «переключаются» в обратную сторону. Туда, где можно любить…
— Может, так и надо, — сказала девчонка после паузы. — Может, надо свихнуться, чтобы кого-нибудь полюбить.
— Но если толпа людей одновременно перейдет в состояние «флип», то начнется война. А война — это не любовь, верно?
— Флип-флоп, — сказала она, — возьми швабру, жлоб.
— Ты как маленькая.
— МакКлинтик, — сказала она, — я маленькая. Я волнуюсь за тебя. За своего отца. Может, он свихнулся.
— Так поезжай к нему. — Опять тот же аргумент. Весь этот вечер у них был один долгий спор.
— Ты прекрасна, — сказал Шенмэйкер.
— Шейл, правда?
— Ну, не такой, как ты есть. А такой, как я тебя вижу.
Она села:
— Так больше не может продолжаться.
— Ложись обратно.
— Нет, Шейл, у меня нервы не выдерживают…
— Ложись.
— Дошло до того, что я уже не могу смотреть на Рэйчел, на Слэба…
— Ложись.
В конце концов она опять легла рядом с ним.