V.

И Эстер заткнулась. Добрый Слэб был приверженцем шоковой терапии.

— Слушай, — он схватил карандаш, — сейчас никто не поедет на Кубу. Там, несомненно, еще жарче, чем в Новом Йорке. Одним словом, не сезон. И там Батиста, который, несмотря на все свои фашистские замашки, сделал одно поистине золотое дело: он узаконил аборты. А это значит, что у тебя будет не какой-нибудь неуклюжий коновал, а специалист, который, по крайней мере, знает, что делает. Это нормально, безопасно, законно и самое главное — дешево.

— Это убийство.

— Ты что, обратилась в католичество? Милое дело. Не знаю почему, но в эпоху Декаданса это всегда входит в моду.

— Ты знаешь, что я об этом думаю, — прошептала Эстер.

— Ладно, замнем. Хотя хотел бы я знать. — Некоторое время Слэб помалкивал, боясь растрогаться. Затем принялся что-то подсчитывать на клочке бумаги. — За три сотни, — подытожил он, — мы управимся свозить тебя туда и обратно. Включая питание, если, конечно, ты захочешь есть.

— Мы?

— Вся Шальная Братва. За неделю ты успеешь смотаться в Гавану и обратно. Станешь чемпионкой йо-йо.

— Нет.

Так они препирались, переводя разговор в плоскость метафизики, а день тем временем угасал. Оба понимали, что ничего серьезного не защищают и ничего важного не пытаются доказать. Словно пикировались на вечеринке или болтали о Боттичелли. Перебрасывались цитатами из Лигурийских трактатов,246 из Галена, Аристотеля, Дэвида Рисмана, Т. С. Эллиота.

— Откуда ты знаешь, что там уже обитает новая душа? Откуда ты знаешь, когда душа входит в плоть? Откуда ты знаешь, что у тебя самой есть душа?

— Все равно аборт — это убийство собственного ребенка.

— Ребенок, хрененок. Сейчас там лишь сложная белковая молекула, и больше ничего.

— Хоть ты и очень редко моешься, но от нацистского мыла, на которое пошла одна из шести миллионов загубленных еврейских душ, ты бы не отказался.

— Ну, ладно, — пришел в ярость Слэб, — объясни, в чем здесь связь.

После этого разговор перестал быть логичным, и стал фальшивым, но эмоциональным. Они тужились, как пьяницы перед рвотой, изрыгали всевозможные избитые истины, удивительно не подходившие к ситуации, затем огласили чердак бессвязными и бессмысленными воплями, словно пытаясь выблевать собственные внутренние органы, хотя таковые производят полезную работу, только оставаясь внутри.

Когда солнце село, Эстер прекратила разносить по пунктам ущербную мораль Слэба и, растопырив пальцы с острыми ногтями, пошла в атаку на «Датский сыр № 56».

— Давай-давай, — подбодрил Слэб. — Это улучшит текстуру. — Он уже куда-то звонил. — Уинсама нет дома. — Положил трубку, тут же нервно схватил и набрал справочную. — Где можно достать триста долларов? — спросил он. — Нет, банки уже закрыты… Я против ростовщичества. — И процитировал телефонистке что-то из «Cantos» Эзры Паунда. — А почему, кстати, все телефонистки говорят в нос? — Рассмеялся. — Ладно, как-нибудь попробую. — Эстер вскрикнула, сломав ноготь. Слэб повесил трубку. — Ответный удар, — сказал он, — Детка, нам нужны три сотни. У кого-нибудь да найдутся, это уж точно. — Он решил обзвонить всех знакомых, у которых были счета в банке. Через минуту список был исчерпан, а финансовое обеспечение поездки Эстер на юг нисколько не приблизилось. Эстер шарила по комнате в поисках бинта. В конце концов замотала палец туалетной бумагой, которую закрепила резинкой.

— Я что-нибудь придумаю, — пообещал Слэб. — Верь мне, малышка. Ведь я гуманист. — И оба понимали, что она поверит. А как же иначе? Ведь она доверчива и наивна.

Таким образом, Слэб сидел и размышлял, а Эстер мурлыкала себе под нос какую-то мелодию, помахивая в такт обернутым в бумагу пальцем, — возможно, это была старинная любовная песня. Оба ждали (хотя ни за что в этом не признались бы), когда Рауль, Мелвин и остальная Братва соберутся на очередную пьянку; а тем временем краски на громадной картине ежеминутно менялись и отражали все новые световые волны, восполняя собой последние лучи солнца.

Рэйчел, занятая поисками Эстер, к началу вечеринки сильно опоздала. Семь лестничных пролетов вели на чердак, и на каждой лестничной площадке проходившую Рэйчел встречали разнежившиеся парочки, вдребезги пьяные юноши и задумчивые типы, делавшие загадочные пометки в книгах, позаимствованных из библиотеки Слэба, Рауля и Мелвина; все они, словно пограничники на посту, обязательно останавливали девушку и наперебой сообщали, что самое интересное она уже пропустила. Рэйчел узнала, что именно она пропустила, пробиваясь на кухню, где обосновались Самые Достойные.

Мелвин, бренча на гитаре и импровизируя слова на народный мотив, пел хвалебную песнь своему славному сожителю, великому гуманисту Слэбу, который есть не кто иной, как а) реформатор профсоюзов и новое воплощение Джо Хилла;247 б) лидер мирового пацифистского движения; в) бунтарский дух, уходящий корнями в древние традиции Америки; г) непримиримый борец с фашизмом, частным капиталом, республиканской администрацией и Уэстбруком Пеглером лично.248