V.

Рэйчел — не без задней мысли — подвинулась на край, освобождая ему место.

— Я вообще не желаю говорить о любви, — сказала она в стену. — Это всегда опасно. Всегда приходится немного кривить душой. Давай лучше спать.

Ну, нет, так не пойдет.

— Только позволь предупредить. Я никого не люблю, даже тебя. Если я когда-нибудь говорил о любви — а это было, — я врал. И даже сейчас я наполовину притворяюсь, чтобы вызвать жалость.

Рэйчел неубедительно захрапела.

— Ну, хорошо, ты же знаешь, что я шлемиль. Ты ищешь взаимности. Рэйчел О., неужто ты так глупа? Шлемиль может только брать. У голубей в парке, у красоток на улице — хороших или дурных — шлемиль вроде меня только берет и ничего не дает взамен.

— Поговорим об этом потом, — мягко сказала она. — Слезы и любовный кризис могут подождать. Не сейчас, милый Профейн. Сейчас спать.

— Нет. — Он наклонился над ней. — Детка, я ничего тебе не открываю, никаких своих тайн. То, что я сказал, мне ничем не грозит, потому что это не секрет, это известно всем. И это не моя характерная особенность, таковы все шлемили.

Она повернулась к нему и раздвинула ноги:

— Тише…

— Неужели ты не понимаешь, — продолжил Профейн, возбуждаясь, хотя вовсе к этому не стремился, — что я, как и любой шлемиль, непроизвольно навожу девчонок на мысль, будто у меня в прошлом есть какая-то тайна, о которой нельзя рассказать, но все это чушь. Полная туфта. Там вообще ничего нет, — добавил он, словно ДУРАК подсказал. — Пустая раковина моллюска. Детка, дорогая, — тянул он елико возможно фальшивее, — шлемили знают это и пользуются этим, они понимают, что девушкам нужна какая-нибудь загадка, романтика. Ибо женщина чувствует, что мужчина, о котором она узнает все до конца, станет ей невыносимо скучен. Я знаю, о чем ты сейчас думаешь: бедный малыш, зачем он стремится себя очернить. А я просто пользуюсь твоей любовью, которую ты, дурочка, считаешь взаимной, чтобы вот так вставить тебе промеж ног и вот так получить свое, нисколько не думая о твоих чувствах и не заботясь о том, чтобы ты кончила, поскольку считаю себя достаточно хорошим любовником, чтобы заставить тебя кончить и так… — Профейн говорил и говорил, не умолкая, пока они оба не кончили, после чего перевернулся на спину и по традиции загрустил.

— Пора бы тебе повзрослеть, — наконец сказала Рэйчел. — вот и все. Маленький ты мой неудачник, неужели ты никогда не думал, что мы тоже получаем свое? Мы старше вас и когда-то жили внутри вас — в пятом ребре, которое ближе всех к сердцу. С тех пор мы все о вас знаем. А после этого нам пришлось играть в игру, переполняющую сердца, которые вам кажутся пустыми, хотя мы знаем, что это неверно. И теперь вы все живете в нас — сначала целых девять месяцев подряд, а потом — каждый раз понемногу, когда пытаетесь вернуться туда, откуда вышли.

Профейн захрапел без всякого притворства.

— Боже, дорогой, я становлюсь занудой. — И она провалилась в сладкий, яркий и подробный сон о совокуплении.

— Попробую тебе что-нибудь подыскать, — сказала она на следующий день, выпрыгнув из кровати и одевшись. — Жди. Я позвоню. — После этого Профейн, разумеется, заснуть уже не смог. Некоторое время он бродил по квартире, натыкался на мебель и клял ее на все лады.

— Метро. — Он воззвал к нему, как Квазимодо взывал к собору Парижской Богоматери. Весь день Профейн болтался, как йо-йо, а с наступлением ночи выбрался на улицу, зашел в ближайший бар и нарезался. Дома (дома!) Рэйчел встретила его улыбкой и попыталась продолжить игру.

— Хочешь стать коммивояжером? Продавать электробритвы для французских пуделей?

— Никаких неодушевленных предметов, — с трудом выговорил Профейн. — Могу торговать рабынями.

Она отвела его в спальню и, когда он рухнул на кровать, сняла с бесчувственного тела ботинки. И даже подоткнула одеяло.

На следующий день Профейн с похмелья использовал для упражнений в йо-йо паром Стэйтеч-Айленда и болтался туда-сюда, наблюдая за юными парочками, которые нежничали, тискались, соединялись и расходились.

Днем позже он поднялся раньше Рэйчел и отправился на рыбный рынок в Фултоне, дабы окунуться в оживленную утреннюю деятельность. Хряк Бодайн напросился пойти с ним.

— Преподнесу Паоле, — сказал он, — свою рыбину, хуйк-хуйк. — Профейна передернуло. Они неспешно прошлись по Уолл-стрит, разглядывая изредка попадавшиеся брокерские бюллетени. Потихоньку добрели до Центрального парка. Убили на это полдня. Еще час увлеченно наблюдали за светофором. Зашли в бар и посмотрели по телевизору серию мыльной оперы.

Вернулись поздно, веселые и довольные. Рэйчел не было.

Зато вышла заспанная и опеньюаренная Паола. Хряк тут же принялся с оттяжкой скрести задними лапами по коврику.

— Ох, — сказала Паола, увидев Хряка. — Можете сварить себе кофе. — Зевнула — А я вернусь в постельку.

— Правильно, — сказал Хряк, — Золотые слова. — И, не отрывая взгляда от ее талии, двинулся, словно зомби, вслед за Паолой в спальню и прикрыл за собою дверь. Вскоре до Профейна, варившего кофе, донеслись крики.