В.А. Жуковский в воспоминаниях современников

1 мая 1819. Что делает Жуковский? Я сегодня читал его целое утро и

наслаждался "Аббадоною"1. Вообще главный его недостаток есть однообразие

выкроек, форм, оборотов, а главное достоинство -- выкапывать сокровеннейшие

пружины сердца и двигать их. C'est le po`ete de la passion, то есть страдания. Он

бренчит на распятии: лавровый венец его -- венец терновый, и читателя своего не

привязывает он к себе, а точно прибивает гвоздями, вколачивающимися в душу.

<...>

А. И. Тургенев -- П. А. Вяземскому

14 мая 1819. <...> Я намерен подписать под портретом Жуковского:

"Бренчит на распятии". <...>

П. А. Вяземский -- А. И. Тургеневу

7 августа 1819. <...> Этот обер-черт Жуковский. <...> Как можно быть

поэтом по заказу? Стихотворцем -- так, я понимаю; но чувствовать живо, дать

языку души такую верность, когда говоришь за другую душу, и еще

порфирородную, я постигнуть этого не могу! Знаешь ли, что в Жуковском

вернейшая примета его чародействия? -- Способность, с которою он себя, то есть

поэзию, переносит во все недоступные места. Для него дворец преобразовывается

в какую-то святыню, все скверное очищается пред ним; он говорит помазанным

слушателям: "Хорошо, я буду говорить вам, но по-своему", и эти помазанные его

слушают. Возьми его "Славянку", стихи к великой княгине на рождение, стихи на

смерть другой2. Он после этого точно может с Шиллером сказать:

И мертвое отзывом стало

Пылающей души моей3.

"Цветок"4 его прелестен. Был ли такой язык до него? Нет! Зачинщиком ли

он нового у нас поэтического языка? <...> Что вы ни думали бы, а Жуковский вас

переживет. Пускай язык наш и изменится, некоторые цветки его не повянут.

Стихотворные красоты языка могут со временем поблекнуть, поэтические --

всегда свежи, всегда душисты. <...>

А. И. Тургенев -- П. А. Вяземскому

13 августа 1819. <...> Я восхищался уродливым произведением Байрона:

"Манфред", трагедия. Жуковский хочет выкрасть из нее лучшее5. Между тем и

"Орлеанская -- -- --"6 его, которую на немецком -- -- Шиллер, поспевает.

Удивительная верность в переводе и, следовательно, в поэзии. <...>

П. А. Вяземский -- А. И. Тургеневу

15 августа 1819. <...> Есть много забавного и поэтического в стихах

Жуковского, но мало создания: надобно было бы накормить вымыслами, а то как-

то голо и худощаво, тем более что длинно, даже и чувства мало. <...>

Конец августа. <...> Я и не знал, что Жуковский ее ["Орлеанскую деву"]

переводит. Я предпочел бы "Вильгельма Телля"7: можно его прекрасно

орусачить. <...>

А. И. Тургенев -- П. А. Вяземскому

2 сентября 1819. <...> Нас для него [Жуковского] не много; ибо многие

знают его только по таланту, a он у нас один. От себя одного я, может быть, бы

этого не сказал; или, быть может, сказал бы, ибо надобно поверить временем

показания чувства; а с ним я давно живу и чувствую, чувствую и живу, и он знает,

что меня мороз Зимнего дворца не прохватит. <...>

П. А. Вяземский -- А. И. Тургеневу

5 сентября 1819. <...> Жуковский слишком уже мистицизмует, то есть --

слишком часто обманываться не надобно: под этим туманом не таится свет

мысли. Хорошо временем затеряться в этой глуши беспредельной, но засесть в

ней и на чистую равнину не выходить напоказ -- подозрительно. Он так наладил

одну песню, что я, который обожаю мистицизм поэзии, начинаю уже уставать.

Стихи хороши, много счастливых выражений, но все один склад: везде

выглядывает ухо и звезда Лабзина8. Поэт должен выливать свою душу в

разнообразных сосудах. Жуковский более других должен остерегаться от

однообразия: он страх как легко привыкает.

11 октября 1819. <...> Я все это время купаюсь в пучине поэзии: читаю и

перечитываю лорда Байрона, разумеется, в бледных выписках французских. Что

за скала, из коей бьет море поэзии! Как Жуковский не черпает тут жизни, коей

стало бы на целое поколение поэтов. <...> Но как Жуковскому, знающему язык

англичан, а еще тверже язык Байрона, как ему не броситься на эту добычу! <...>

А. И. Тургенев -- П. А. Вяземскому

22 октября 1819. <...> Ты проповедуешь нам Байрона, которого мы все

лето читали9. Жуковский им бредит и им питается. В планах его много переводов

из Байрона. <...>

П. А. Вяземский -- А. И. Тургеневу

7 ноября 1819. <...> Дай Бог, чтобы Жуковский впился в Байрона. Но

Байрону подражать не можно: переводи его буквально или не принимайся. В нем

именно что и есть образцового, то его безобразность. Передай все дикие крики его

сердца; не подливай масла в яд, который он иногда из себя выбрасывает,

беснуйся, как и он, в поэтическом исступлении. Я боюсь за Жуковского: он станет

девствовать, а никто не в силах, как он, выразить Байрона. Пускай начнет с

четвертой песни "Пилигрима"10; но только слово в слово, или я читать не буду.

Передай ему все это. <...>

12 декабря 1820. <...> Жуковский тоже Дон-Кишот в своем роде. Он

помешался на душевное и говорит с душами в Аничковском дворце, где души

никогда и не водилось. Ему нужно непременно бы иметь при себе Санхо,

например меня, который ворочал бы его иногда на землю и носом притыкал его к

житейскому. Как Жуковский набил руку на душу, чертей и луну, так я набил ее на

либеральные блестки. <...>