В.А. Жуковский в воспоминаниях современников

Я узнала, что он [Гоголь] был в коротких сношениях с Виельгорским. Они

часто собирались, там объедались, и Жуковский называл это "макаронными

утехами". Ник<олай> Вас<ильевич> готовил макароны, как у Лепри в Риме:

"Масло и пармезан, вот что нужно".

Гоголь сказал нам, что карниз "Петра" [собора св. Петра в Риме] так

широк, что четвероместная карета могла свободно ехать по нем. "Вообразите,

какую штуку мы ухитрились с Жуковским, -- обошли весь карниз. Теперь у меня

пот выступает, когда я вспомню наше пешее хождение". <...>

Гоголь вздумал читать мне "Илиаду", которая мне страшно надоедала, что

он и сообщил Жуковскому. Последний в записочке из Эмса написал мне: "Правда

ли, что вы даже на "Илиаду" топочете ногами?"

Он [Гоголь] приехал в Баден, где нашел Алекс<андра> Ив<ановича>

Тургенева. Этот смехотвор чуть ли не утонул в Муре и выкупал мой чай,

присланный Жучком: "Примите его от Гоголя в знак дружбы и уважения вашего

быка, бычка, Васеньки Жуковского".

Из Ниццы все потащились на север, я говела в Париже, Гоголь в

Дармштадте8. Мы съехались во Франкфурте. Он жил в Саксенгаузене у

Жуковского, а я в H^otel de Russie, на Цейле. Несчастный сумасшедший Викулин в

H^otel de Rome, Жуковский посещал Викулина всякий день, платил в гостинице и

приставил к нему человека. Викулин пил, чтобы заглушить приступы своей

болезни, и тем еще более раздражал свои нервы. После визита в H^otel de Rome

Жуковский приходил ко мне и рассказывал все старые, мне известные анекдоты.

В особенности любил происшествие Jean Paul Richter y герцога Кобургского.

"Знаем, знаем", -- говорили мы. Гоголь грозил ему пальцем и говорил: "А что

скажет Елизавета Евграфовна9, когда я скажу, какие гадости вы рассказываете?"

Жену Жуковского приводило в негодование, когда он врал этот вздор.

Я разбирала свои вещи и нашла, что мой portefeuille, capo d'^opera

(образцовое произведение) английского магазина, был слишком велик, и, купив

себе новый, маленький, у жида на Цейле, предложила Гоголю получить мой в

наследство. "Вы пишете, а в нем помещается две дести бумаги, чернильница,

перья, маленький туалетный прибор и место для ваших капиталов". -- "Ну, все-

таки посмотрим этот пресловутый portefeuille". Рассмотрев с большим

вниманием, он мне сказал: "Да это просто подлец, куда мне с ним возиться". Я

сказала: "Ну, так я кельнеру его подарю, а он его продаст этому же жиду, а тот

впихнет русскому втридорога". -- "Ну нет! Кельнеру грешно дарить товар

английского искусства, а вы лучше подарите его в верные руки и дайте

Жуковскому: он охотник на всякую дрянь". Я так и сделала, и Жуковский унес

его с благодарностью.

Зимой 1840-го года Гоголь провел месяц или два в Петербурге. Гоголь

обедал у меня с Крыловым, Вяземским, Плетневым и Тютчевым. Для Крылова

всегда готовились борщ с уткой, салат с пшенной кашей или щи и кулебяка,

жареный поросенок или под хреном. Разговор был оживленный. Раз говорили о

щедрости к нищим. Крылов утверждал, что подаяние не есть знак сострадания, а

просто дело эгоизма. Жуковский противоречил. "Нет, брат, ты что ни говори, а я

остаюсь на своем. Помню, как я раз так, из лености, не мог есть в Английском

клубе даже поросенка под хреном".

Императрица всегда желала познакомиться с Иваном Андреевичем, и

Жуковский повел его в полной форме библиотекаря имп<ераторской>

библиотеки, в белых штанах и шелковых чулках. Они вошли в приемную.

Дежурный камердинер уже доложил об них, как вдруг Крылов с ужасом сказал,

что он пустил в штаны. Белые шелковые чулки окрасились желтыми ручьями.

Жуковский повел его на черный дворик для окончания несвоевременной

экспедиции. "Ты, брат, вчера за ужином, верно, нажрался всякой дряни". Он

повел его в свою квартиру в Шепелевский дворец, там его вымыли, кое-как одели

и повезли его домой.

Он [Гоголь] жил у Жуковского во Франкфурте10, был болен и тяготился

расходами, которые ему причинял. Жуковскому он был нужен, потому что

отлично знал греческий язык, помогал ему в "Илиаде". Вас<илий> Андр<еевич> просил меня сказать великой княгине Марии Николаевне, чтобы она передала его

просьбу государю11. Она родила преждевременно, позабыла мою просьбу и

сказала: "Скажите сами государю". На вечере я сказала государыне, что

собираюсь просить государя, она мне отвечала: "Он приходит сюда, чтобы

отдохнуть. Вы знаете, он не любит, когда с ним говорят о делах. Если он будет в

добром настроении, я вам сделаю знак и вы сможете передать свою просьбу". Он

пришел в хорошем расположении и сказал: "Газета "Des D'ebats" печатает

глупости. Следовательно, я поступил правильно". Я ему сообщила поручение

Жуковского, он отвечал: "Вы знаете, что пенсии назначаются капитальным

трудам, а я не знаю, удостаивается ли повесть "Тарантас"". Я заметила, что

"Тарантас" -- сочинение Сологуба, а "Мертвые души" -- большой роман. "Ну, так

я его прочту, потому что позабыл "Ревизора" и "Разъезд"".

В воскресенье на обычном вечере Орлов напустился на меня и грубым,

громким голосом сказал мне: "Как вы смели беспокоить государя и с каких пор

вы -- русский меценат?" Я ответила: "С тех пор, как императрица мне мигнет,