В.А. Жуковский в воспоминаниях современников

видел подобные произведения пера и кисти в тетрадях моих товарищей. Одним из

любимых романсов, которые пелись тогда в этом заведении, рядом с "Черною

шалью" Пушкина было положенное на музыку стихотворение Жуковского

"Дубрава шумит"4. <...>

Комментарии

Яков Карлович Грот (1812--1893) -- филолог, историк литературы, друг и

постоянный адресат П. А. Плетнева, через которого в начале 1838 г. и

познакомился с Жуковским. Многолетняя переписка Плетнева и Грота (см. в наст.

изд.), в которой Жуковский едва ли не главная фигура, стала для будущего

историка литературы источником знаний о поэте, изложенных с таким

увлечением близко знавшим Жуковского учителем.

К столетнему юбилею Жуковского Грот создает "Очерк жизни и

творчества Жуковского" (1883). Это сочинение -- изложение академической речи

Грота -- дает представление о поэте, его творчестве, но не включает мемуарного

материала. Восполняя этот пробел, при публикации "Очерка..." Я. К. Грот

снабдил его примечаниями, написанными "по собственным воспоминаниям".

Точность их подтверждается перепиской Жуковского и Плетнева 1840-х годов,

где говорится о Гроте. Краткие воспоминания Грота дополняют портрет

Жуковского -- наставника молодых талантов, ходатая, популярного поэта.

ИЗ ПРИМЕЧАНИЙ К "ОЧЕРКУ ЖИЗНИ И ПОЭЗИИ ЖУКОВСКОГО"

(Стр. 312)

Очерк жизни и поэзии Жуковского / Сост. Я. К. Гротом. СПб., 1883. С.

29--31.

1 Гротовский перевод "Мазепы" Байрона удостоился похвалы

Жуковского. См.: К биографии Якова Карловича Грота. СПб., 1895. С. 7.

2 Встретиться с Тегнером Жуковскому, видимо, не удалось, так как в

дневнике в записях о пребывании в Швеции имя Тегнера не упоминается

(Дневники, с. 382--386).

3 В письме к Плетневу от 4/16 ноября 1838 г. из Венеции Жуковский

просил его "передать приложенный манускрипт нашему молодому поэту",

которого он побуждал "убедительно продолжать прекрасный труд сей и не

выпускать его из рук, пока его поэтическая совесть не будет совершенно в ладу

сама с собою" (Изв. Отд. рус. яз. и словесности. СПб., 1901. Т. 6, кн. 2. С. 19). В

ответе Жуковскому Плетнев писал: "Манускрипт Гроту я доставил. Он в

восхищении от вашего одобрения -- выпросил у меня позволение переписать для

себя ваше письмо ко мне" (Ежегодник Рукописного отдела Пушкинского дома,

1980. Л., 1984. С. 119). В 1841 г. перевод Грота выходит отдельной брошюрой

(Фритиоф, скандинавский богатырь / Поэма Тегнера в русском переводе Я. Грота.

Гельсингфорс, 1841), а уже 2 июня 1841 г. Плетнев сообщает Жуковскому: "Но

думаю, что истинное доставил вам удовольствие присылкою "Фритиофа", что мне

поручил Грот" (там же, с. 124). В библиотеке Жуковского сохранился, видимо,

этот экземпляр, к сожалению без обложки, где могла быть дарственная надпись

(Описание, No 398).

4 ...положенное на музыку стихотворение "Дубрава шумит". --

Существовало два романса на слова стих. Жуковского "Тоска по милом": А. Н.

Верстовского (1827) и М. И. Глинки (1833), который озаглавил его "Дубрава

шумит". Но так как речь идет о времени, когда еще не появился романс Глинки

(Грот учился в Лицее в 1826--1832 гг.), то, видимо, пели лицеисты романс

Верстовского, который появился почти одновременно с кантатою "Черная шаль"

на стихи Пушкина того же композитора.

Т. Г. Шевченко

ИЗ "ДНЕВНИКА"

<...> В 1839 году Жуковский, возвратившись из Германии с огромною

портфелью, начиненною произведениями Корнелиуса, Гессе и других светил

мюнхенской школы живописи1, нашел Брюллова произведения слишком

материальными, придавляющими к грешной земле божественное выспреннее

искусство2 и, обращаясь ко мне и покойному Штернбергу, случившемуся в

мастерской Брюллова, предложил зайти к нему полюбоваться и поучиться от

великих учителей Германии. Мы не преминули воспользоваться сим счастливым

случаем и на другой же день явились в кабинете германофила. Но Боже! Что мы

увидели в этой огромной развернувшейся перед нами портфели! Длинных,

безжизненных мадонн, окруженных готическими тощими херувимами, и прочих

настоящих мучеников и мучеников живого улыбающегося искусства. Увидели

Гольбейна, Дюрера, но никак не представителей живописи девятнадцатого века.

До какой степени, однако ж, помешались эти немецкие идеалисты-художники.

<...>

Незабвенные золотые дни, мелькнули вы светлым, радостным

сновидением передо мною, оставив по себе неизгладимый след чарующего

воспоминания. Мы были тогда с Штернбергом едва оперившиеся юноши и,

рассматривая эту единственную коллекцию идеального безобразия, высказывали

вслух свое мнение и своим простодушием довели, до того кроткого, деликатного

Василия Андреевича, что он назвал нас испорченными учениками Карла

Павловича и хотел было закрыть портфель перед нашими носами, как вошел в

кабинет князь Вяземский и помешал благому намерению Василия Андреевича.

Мы продолжали с невозмутимым равнодушием перелистывать портфель и были

награждены за терпение первоначальным эскизом "Последнего дня Помпеи",

ловко начерченным пером и слегка попятнанным сепиею. За этим гениальным

очерком, почти не измененным в картине, следовало несколько топорных

чертежей Бруни3, которые ужаснули нас своим заученным однообразным