В.А. Жуковский в воспоминаниях современников

был в переписке с митрополитом Евгением Болховитиновым (см.: Полетаев Н.

Протоиерей М. Я. Диев и его историко-археологические и этнографические

труды. Кострома, 1891). Ученые труды доставили Диеву сан протоиерея, но

вызвали неудовольствие со стороны непосредственного начальства.

В воспоминаниях Диев прежде всего говорит о своих благодетелях.

Поэтому и весь эпизод встречи с Жуковским, рассказ о его помощи включен в ряд

человеческих благодеяний. Ценность рассказа Диева определяется и тем, что в

"Дневниках" Жуковского между записями от 12 мая и 15 мая 1837 г. -- пробел.

Воспоминания священника Диева восполняют его. В общем ряду хлопот,

заступничества, помощи Жуковского во время путешествия с наследником в 1837

г. история протоиерея небезынтересна.

ИЗ ВОСПОМИНАНИЙ "БЛАГОДЕТЕЛИ МОИ И МОЕГО РОДА"

(Стр. 308)

Благодетели мои и моего рода: Воспоминания священника Михаила Диева

/ С предисл. А. А. Титова // РА. 1891. No 5. С. 66--67. Автограф: ИРЛИ. Ф. 265.

Оп. 2. Ед. хр. 3691.

1 Имеется в виду соч. М. Диева "История владык Новгородских".

2 В "Автобиографии" (раздел "Прошедшая жизнь") Жуковский упоминает

Бошняка (Дневники, с. 41). А. К. Бошняк действительно был сокашником

Жуковского и Тургеневых. Он много занимался ботаникой, и Жуковский даже

предрекал ему славу "русского Бюффона" (PC. 1879. Т. 26. С. 214--215).

3 Рядом с фамилией Бошняка в упоминавшейся выше "Автобиографии"

имеется запись: "М. Семеновна" (Дневники, с. 41), которая никак не

комментируется издателем "Дневников" И. А. Бычковым. Думается,

воспоминания Диева дают возможность говорить, что речь идет о Марии

Семеновне Аже.

A. H. Муравьев

ИЗ КНИГИ

"ЗНАКОМСТВО С РУССКИМИ ПОЭТАМИ"

Но всего дороже для меня, в доме тетушки1, было знакомство с В. А.

Жуковским, который, как добрый ангел, являлся везде, где только нужно было

утешать. Трудно вообразить себе существо более чистое и нравственное: в зрелом

и уже почти старческом возрасте сохранил он всю девственность мыслей и

чувств, и все, что истекало из его благородного сердца, носило на себе отпечаток

первобытной, как бы райской невинности; казалось, в течение долгой жизни мир

обошел его и миновал, со всеми своими житейскими соблазнами, и он остался

чуждым всякой страсти, всякого честолюбия. Таков был Жуковский, дитя по

своим чувствам, опытный старец по глубоким думам. Всякое горе и всякую

надежду близко принимал он к сердцу, стараясь помочь каждому сколько мог, по

своему близкому отношению ко двору, как воспитатель наследника престола.

Мне особенно он памятен по тому живому участию, какое принял в моих

литературных начинаниях. Я приступал тогда к изданию "Путешествия по

Святым местам"2, и, несмотря на многообразные занятия, Жуковский не

отказался прочитать мою рукопись и заметить мне искренно погрешности слога;

но в вопросах церковных он смиренно обращал меня к опытной мудрости

митрополита Московского3, что и послужило началом моего знакомства с сим

великим Святителем. Когда же неожиданный успех увенчал сие первое мое

творение, Жуковский радовался от души, как бы за собственный труд, и поручал

его вниманию других именитых литераторов. <...>

Немного времени спустя Жуковский, будучи за границей, услышал о

неудаче моей трагедии "Битва при Тивериаде"4, написанной мною во время

турецкого похода, под влиянием Востока крестоносцев, которая упала на сцене

при первом ее представлении: это совершенно убило во мне расположение к

драматической поэзии. Сочувствуя моему огорчению, Василий Андреевич

написал, с берегов Рейна, добродушное письмо к другу своему, слепому поэту

Козлову, и просил его передать мне, чтобы я не упадал духом и не оставлял

поэзии, по моему искреннему к ней расположению5. Что для него был безвестный

юноша, только что выступивший на литературное поприще, на котором сам уже

пожал обильные лавры? -- и, однако, он не остался равнодушен к его неудаче!

<...>

Успех "Путешествия по Святым местам" ввел меня в литературный круг

Петербурга, когда бывали собрания у Жуковского. Он меня познакомил с слепым

поэтом Козловым, которого поэма "Чернец" приобрела ему большую известность.

Разбитый параличом, лежал он на болезненном одре, по счастию еще окруженный

семьею, в которой Жуковский принимал живое участие, ради его бедности. Но

Козлов был поэт в душе и, несмотря на истощение физических сил, только и

мечтал о поэзии и беспрестанно сочинял стихи, которые с большим

воодушевлением говорил нам наизусть на своих вечерах. К нему сбиралось

еженедельно несколько присных, иногда и писателей, и часто бывала тут графиня

Лаваль, тетка княгини Зинаиды Волконской, которая покровительствовала поэту,

по любви своей к литературе и ради его беспомощного положения. Бывали иногда

Жуковский и Плетнев, и мне доводилось читать пред ними отрывки из моего

путешествия или стихи6. <...>

Помню, какое трогательное слово сказал однажды Жуковский, чтобы

утешить болящего: "Ты все жалуешься на свою судьбу, друг мой Иван Иванович;

но знаешь ли, что такое судьба? -- это исполин, у которого золотая голова, а ноги

железные. Если кто, по малодушию, пред ним падет, того он растопчет своими