В.А. Жуковский в воспоминаниях современников

верен тому, что выражают эти всеобъемлющие слова. Они внушили ему то

увлекательное красноречие, то могущественное убеждение, которому так отрадно

покоряться и с которым чувствуешь в себе и силу и отраду. Человек, глубоко

принявший в сердце поэзию его, не только сохраняет благородный энтузиазм к

славе чистой, к деятельности бескорыстной, к мыслям возвышенным и к чести

непреклонной, но и самое понятие об искусствах, и в особенности о поэзии, у

него неразлучно с представлением совершенства нравственно-идеального, а в

идеях, образах, положениях и в самом слоге он всему предпочитает силу истины,

поэтическое создание, голос чувства и верность выражения. Посреди явлений

господствующего ныне вкуса, увлекаемого яркими, но ложными красками,

напыщенностью фраз и своеволием воображения, еще сильнее отзываются в

чистом сердце святыня действительного вдохновения, картины, списанные с

природы, и гармонические звуки, дружные спутники поэзии Жуковского.

Нельзя было и ожидать, чтобы на этой высоте поэзии, с идеями,

чувствованиями и изображениями столь утонченными и в наглей литературе

совершенно новыми, при слоге и языке, без предварительных опытов вдруг

созданном для стихотворений, Жуковский сделался равно доступен всем классам

читателей и вошел бы в разряд народных поэтов. Он сам это ясно сознавал,

печатая некогда переводные свои стихотворения под заглавием "Для немногих"1.

Во всех изящных искусствах, а в поэзии и преимущественно, есть совершенства,

есть красоты, постигаемые людьми только приготовленными к тому воспитанием,

чтением, обществом или особенною восприимчивостью души. Никакие

объяснения критики не настроят ума и сердца к постижению и ощущению самых

верных, самых неподдельных, живых и светлых красот, являющихся в тонких и

легких очертаниях, в свободных и грациозных движениях, в сочетании звуков и

слов, сладостно и трепетно прикасающихся к утонченному слуху, если читатель

природою или тщательным воспитанием не возведен на одну высоту с поэтом.

Итак, неудивительно, что Жуковский как поэт и как писатель произведениями

своими вполне действовал только на круг людей, так сказать, избранных. Для

приятного занятия читателей, ищущих в книге развлечения, отдыха, иногда и

средства незаметно провести время, он не оставил ничего. Но успехам искусства,

обогащению литературы, внушению чистых, высоких и назидательных идей,

развитию и окончательному совершенствованию языка он способствовал едва ли

не более всех русских писателей.

III

Жуковский целую жизнь посвятил трудам умственным. Отдавшись им с

первой молодости, он до последнего дня своего считал их главным своим

призванием. Им назначал он лучшую часть дня, т. е. утро, и потому никогда не

вставал от сна позже пяти часов2, как бы поздно ни ложился, иногда

принуждаемый к тому какими-нибудь особенными обстоятельствами. Этот

недостаток сна, необходимого для здоровья, он старался вознаградить перед

обедом, когда сон не тяжел и безвреден. Рукописи его, как у всех лучших

писателей, сохраняют следы глубокого внимания и самой строгой отделки, что

видно и в рукописях Пушкина. Одна посредственность довольствуется первым

выражением, первым словом, попавшимся под перо. Что в теории называют

следами быстрого вдохновения, то на практике оказывается неумолимостью вкуса

и непреклонностью воли гениального ума. Любовь к искусству, как и всякая

страсть, жертвует всеми своими силами для достижения цели. Каким привыкли

мы видеть Жуковского в его стихах, таков он был и в отношении ко всему,

окружавшему его в кабинете. Безвкусия или беспорядка он не мог видеть перед

собою. У него все приготовляемо было с определенною целью, всему назначалось

место, на всем выказывалась отделка. Чистые тетради, перья, карандаши,

картоны, книги в приятном размещении ожидали руки его. Огромный высокий

стол, у которого работал он стоя, уставлен был со всевозможными прихотями для

авторского занятия. Куда бы он ни переселялся, даже на несколько недель,

первою его заботою было устроение такого стола. Самую большую и

удобнейшую из своих комнат он всегда выбирал для кабинета, который особенно

любил украшать бюстами3.

Люди, отличавшиеся какими бы то ни было талантами, даже только

резкими особенностями ума, составляли любимое его общество, когда он был

свободен. Но утро, как драгоценность, он охранял для своих трудов. В дружеском

собрании вечером, когда душа поэта ничем не была тревожима, он являлся по

большей части веселым и шутливым. Забавные рассказы, сам ли он предавался им

или слушал других, долго и живо могли занимать его. Сколько верен был он

своему призванию в уединенные часы занятий, столько же казался непохожим на

самого себя в дружеском развлечении. Но так как размышление и опыты жизни

рано или поздно оказывают свое действие, то и в характере поэта постепенно

являлось возобладание той мудрости, которая положила такой чистый венец на

последние его годы. Пушкин говаривал: "Один глупец ни в чем не

переменяется"4. Спокойное, даже строгое воззрение на жизнь в эпоху зрелости

ума не есть утрата душевных сил, изумлявших нас в юноше, а естественное

возвышение его духа.

IV