В.А. Жуковский в воспоминаниях современников

своею и всеми радостями счастливейшей жизни. Каждое существо этой

поэтической колонии всей душою привязано было к исполнению долга,

возлагаемого на нас религиею, обществом, семейством и призванием. К обеду и

вечером сходились все вместе. Тихая веселость, покойная совесть и светлый ум

чудно животворили маленькое их общество. 16 (28) февраля 1843 года Жуковский

сам нарисовал картину нового своего счастья:

...я увидел

Себя на берегу реки широкой;

Садилось солнце; тихо по водам

Суда, сияя, плыли, и за ними

Серебряный тянулся след; вблизи

В кустах светился домик; на пороге

Его дверей хозяйка молодая

С младенцем спящим на руках стояла...

И то была моя жена с моею

Малюткой дочерью...

И ныне тихо, без волненья льется

Поток моей уединенной жизни.

Смотря в лицо подруги, данной Богом

На освященье сердца моего,

Смотря, как спит сном ангела на лоне

У матери младенец мой прекрасный,

Я чувствую глубоко тот покой,

Которого так жадно здесь мы ищем,

Не находя нигде; и слышу голос,

Земные все смиряющий тревоги:

Да не смущается твоя душа.

Он говорит мне, веруй в Бога, веруй

В Меня57.

Высочайшую прелесть этих стихов составляют не самые стихи и даже не

мысли в них изложенные, потому что у многих поэтов можно найти стихи еще

лучше, а отличные мысли вызывает плодовитый ум иногда из души очень

холодной. Нет: высочайшая прелесть этих стихов состоит в истине ощущений

поэта. Он со всевозможным спокойствием сердца, вкушающего тихие семейные

радости, высказывается безыскусственно, верно, с простотою младенца и с

благоговением мудреца. Точно так, еще несколько прежде, писал он о своем

новом счастии к другу детства своего и своей старости, Александру Ивановичу

Тургеневу, который, прочитав его письмо, невольно воскликнул: "Какое письмо!

Душа Жуковского тихо изливается в упоении и в сознании своего блаженства.

Читая его, я понял по крайней мере половину моей любимой фразы: "Le bonheur

est dans la vertu qui aime... et dans la science qui 'eclaire"" {Счастье в добродетели, которая любит... и в науке, которая просвещает (фр.).}68.

Жуковский, устроив, таким образом, тот желанный покой, о котором

говорит в приведенных стихах, покой души и жизни, не ослабил своей

умственной и поэтической деятельности, а возвел ее на новую степень

совершенства. Мысль достигла в нем той зрелости, какую сообщает ей только

долговременная и постоянная созерцательность, руководимое опытами изучение

природы и человека, а более всего полное принятие в сердце христианских истин

и откровения. Язык нашего поэта явился окончательно крепким, ясным, точным и

освобожденным от всех искусственных украшений. Вкус его, сроднившийся с

древними, особенно с Гомером, указывал ему на труды высокие и поучительные,

на труды плодотворные для искусства и человечества. Приобретение

совершенств, столь важных для великого таланта, не привело бы Жуковского к

этому обилию последствий, которыми ознаменовалась его деятельность в

последние одиннадцать лет, к неимоверному обогащению русской литературы

истинными сокровищами, если бы он не приютил себя и своей семьи в прекрасно-

мирном уголку маленького городка, освободившего его от неизбежных

развлечений каждой столицы.

О перемене в поэтическом настроении своем Жуковский в 1843 году

сообщил редактору "Современника" в письме, придавши этому известию

шуточный тон, который в частных письмах его остался неизменным до

последнего дня его жизни. "Другая перемена или новость (писал он) в моей жизни

есть то, что я под старость принялся за болтовню и сказки, и присоседился к

древнему рассказчику -- Гомеру, и начал вслед за ним, на его лад, рассказывать

своим соотечественникам "Одиссею". Будут ли они охотно слушать наши

рассказы -- не знаю; но мне весело лепетать по-русски за простодушным греком,

подлаживаться под его светлую, патриархальную простоту и -- видя в этом чисто

поэтическом потоке чистое отражение первобытной природы -- забывать те

уродливые гримасы, которыми искажают ее лицо современные самозванцы

поэты. Шепну вам (но так, чтобы вы сами того не слыхали), что я совсем

раззнакомился с рифмою. Знаю, что это вам будет неприятно; из некоторых

замечаний ваших на Милькеева вижу, что вы любите гармонические формы и

звучность рифмы, -- и я их люблю: но формы без всякого украшения, более

совместные с простотою, мне более по сердцу. Мой Гомер (как оно и быть

должно) будет в гекзаметрах: другая форма для "Одиссеи" неприлична. Но я еще

написал две повести, ямбами без рифм, в которых с размером стихов старался

согласить всю простоту прозы, так чтобы вольность непринужденного рассказа

нисколько не стеснялась необходимостью улаживать слова в стопы. Посылаю вам

одну из этих статей ("Маттео Фальконе")59 для помещения в "Современнике".

Желаю, чтобы попытка прозы в стихах не показалась вам прозаическими

стихами".

XXV

Императорская Академия наук в отчете Отделения русского языка и

словесности за 1845 год (Жуковский утвержден действительным членом

отделения с основания его в 1841 году) подробно изложила мысли Жуковского о

переводе Гомера, о повестях его для юношества и о собираемых им сказках. Так