В.А. Жуковский в воспоминаниях современников

года Жуковский напечатал отрывок "Письма" своего тоже к великой княгине

Марии Николаевне, после праздника в воспоминание двадцатипятилетия

Бородинской битвы. Второе у него названо: "Молитвой нашей Бог смягчился".

Оно излилось из его сердца по выздоровлении великой княжны Ольги

Николаевны от тяжелой болезни. "Письмо" же и "Бородинская годовщина"

действительно принадлежат к числу лучших произведений его таланта. Одно

место из "Письма", вообще исполненного удивительной живости и

величественных картин, по всем правилам должно войти в очерк жизни автора.

"Вечер этого дня, -- говорит он, -- провел я в лагере53. Там сказали мне, что

накануне в армии многие повторяли моего "Певца в стане русских воинов",

песню, современную Бородинской битве: признаюсь, это меня тронуло до

глубины сердца: но в этом чувстве не было авторского самолюбия. Жить в памяти

людей по смерти не есть мечта: это высокая надежда здешней жизни. Но меня

вспомнили заживо; новое поколение повторило давнишнюю песню мою на гробе

минувшего. Это еще более разогрело мое устаревшее воображение, в котором

шевелился уже прежний огонек, пробужденный всем виденным мною в этот день.

А живой разговор с К. Г., с которым я встретился в лагере и который своим

поэтическим языком доказывал мне, что певцу русских воинов, в теперешнем

случае, должно помянуть времена прошлые, дал сильный толчок моим мыслям.

Возвратясь из лагеря, я в тот же вечер написал половину моей новой Бородинской

песни, а на другой день, на переезде из Бородина в Москву, кончил ее; она была

немедленно напечатана; экземпляры отосланы в лагерь, и эта песня прочитана

была в армии на празднике Бородинского Помещика. И так привел Бог, по

прошествии четверти века, на том же месте, где в молодости душа испытала

высокое чувство, повторить то же, что в ней было тогда, но уже не в тех

обстоятельствах. Чего, чего не случилось в этот промежуток времени между

кровавым сражением Бородинским и мирным величественным его праздником! С

особенным чувством смотрел я в этот день на нашего молодого, цветущего

Бородинского Помещика, который на празднике русского войска был главным

представителем поколения нового".

Стихи "Бородинской годовщины" можно уподобить самому

торжественному "Requiem", погружающему душу в созерцательную меланхолию.

Перед мысленным взором нашим в стройном шествии являются те незабвенные

лица, те чудные события, которыми увековечена память 1812 года. Встреча с

ними не приводит нас в радостный трепет, как в "Певце", но вызывает из глубины

души тихое благоговение и слезы благодарности.

И тебя мы пережили,

И тебя мы схоронили,

Ты, который трон и нас

Твердым царским словом спас,

Вождь вождей, царей диктатор,

Наш великий император,

Мира светлая звезда!

И твоя пришла чреда!

О година русской славы!

Как теснились к нам державы!

Царь наш с ними к чести шел.

Как спасительно он ввел

Рать Москвы к врагам в столицу!

Как незлобно он десницу

Протянул врагам своим!

Как гордился Русский им!

Вдруг... от всех честей далеко,

В бедном крае, одиноко,

Перед плачущей женой,

Наш владыка, наш герой,

Гаснет царь благословенный --

И за гробом сокрушенно,

В погребальный слившись ход,

Вся империя идет.

. . . . . . . . . . .. . . . . . . . .

Всходит дневное светило

Так же ясно, как всходило

В чудный день Бородина:

Рать в колонны собрана --

И сияет перед ратью

Крест небесной благодатью,

И под ним в виду колони

В гробе спит Багратион.

Здесь он пал, Москву спасая, --

И, далеко умирая,

Слышал весть: Москвы уж нет!

И опять он здесь, одет

В гробе дивною бронею,

Бородинскою землею:

И великий в гробе сон

Видит вождь Багратион.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Память вечная, наш славный,

Наш смиренный, наш державный,

Наш спасительный герой!

Ты обет изрек святой:

Слово с трона роковое

Повторилось в дивном бое

На полях Бородина:

Им Россия спасена.

Память вечная вам, братья!

Рать младая к вам объятья

Простирает в глубь земли:

Нашу Русь вы нам спасли.

В свой черед мы грудью станем;

В свой черед мы вас помянем,

Если царь велит отдать

Жизнь да общую нам мать.

XXII

Кто не согласится, сообразив многие из обстоятельств жизни Жуковского,

что в пути своем он шел по какому-то указанию руки незримой, но его не

покидавшей? Сам он глубоко в душе своей сознавал это -- и со всею

преданностью, с исполненным благодарности сердцем приступал ко всему, к чему

ни призывал его неслышимый, но понимаемый им тайный голос. Никогда, однако

же, это святое убеждение так могущественно в нем не действовало, как в

важнейшем событии жизни его, совершившемся в 1840 году. Ему исполнилось

пятьдесят шесть лет. Государю своему как подданный, своему отечеству как

гражданин, свету как поэт -- он отслужил сорок лет верно, честно и славно.

Высокое звание наставника наследника престола он слагал с себя безмятежно, с

чистою совестью, сопровождаемый признательностью монарха, нежною любовью

августейшего питомца и справедливою благодарностью соотечественников.

Вообразить нельзя ничего прекраснее этой доли! С одной стороны так. Но

войдите в его душу, младенчески нежную, рожденную для тихого семейного

счастья и пропустившую его в благородных порывах возвышенного труда и