В.А. Жуковский в воспоминаниях современников

стар, ст., 1848) и чего не случится в моей семье, я кончу "Одиссею". Работа снова

пошла живо. Она началась в ноябре, когда я совсем устроился в Бадене, -- и к

половине декабря я уже перевел четыре песни (одна из них почти отпечатана).

Если так пойдет, то в начале марта все может быть кончено. Помолите Бога за

меня и за моих. По окончании "Одиссеи" примусь за прозу. Это будет совсем

новое для меня поприще с особою целью. Если Бог даст несколько лет жизни, то

могу ими добрым образом воспользоваться. С поэзиею пора проститься. Мы

расстанемся, однако, без ссоры. Напоследях она мне послужила верою и правдою.

Мне кажется, что моя "Одиссея" есть лучшее мое создание: ее оставляю на память

обо мне отечеству. Я русский паук, прицепился к хвосту орла Гомера, взлетел с

ним на его высокий утес -- и там в недоступной трещине соткал для себя

приютную паутину. Могу похвастать, что этот совестливый, долговременный и

тяжелый труд совершен был с полным самоотвержением, чисто для одной

прелести труда. Не с кем было поделиться своим поэтическим праздником. Один

был у меня немой свидетель -- гипсовый бюст Гомеров, величественно

смотревший на меня с печи моего кабинета. Было, однако, для меня и раздолье,

когда со мною жил Гоголь: он подливал в мой огонек свое свежее масло; и еще --

когда я пожил в Эмсе с Хомяковым и с моим милым Тютчевым: тут я сам

полакомился вместе с ними своим стряпаньем".

"Будущие прозаические занятия (продолжает в этом же письме

Жуковский) мне улыбаются. Уже у меня готово на целый толстый том.

Материалов довольно для будущего -- и есть великий замысел, о котором

поговорим, когда Бог велит свидеться. И еще для одного поэтического создания

есть план {Это относится к последней поэме его "Странствующий жид". Он не

успел кончить лучшего труда своего. Нельзя не заметить здесь, что поэзия

составляла необходимое условие, или, точнее сказать, дыхание жизни

Жуковского. В начале этого письма он прощается с нею -- и в то же время

готовится писать новую поэму. -- П. П.}. Оно было бы достойным заключением

моей поэтической деятельности. Но не знаю, слажу ли с предприятием

мысленным. Приходило в голову, и не раз, искушение приняться за "Илиаду",

дабы оставить по себе полного собственного Гомера. Мысль была та, чтобы

перевести все по теперешней методе с подстрочного немецкого перевода и потом

взять бы из перевода Гнедичева все стихи, им лучше меня переведенные (в чем,

разумеется, признаться публике). Таким образом, два труда слились бы в один --

но не по летам моим приниматься за такой долговременный труд, который

овладел бы всею душою и отвлек бы ее от важнейшего -- от сборов в другую

дорогу. Я даже и начал было Пролог к "Одиссее" -- сводную повесть о войне

троянской63. Стихов 200 гекзаметрами написано. В эту повесть вошло бы все

лучшее, относящееся к войне троянской и к разным ее героям, -- все,

заключающееся в "Илиаде", в "Энеиде" и в трагиках; но от этого труда я

отказался. Со временем напишу этот Пролог в прозе к новому изданию

"Одиссеи"".

XXVII

11 октября ст. ст. 1849 года, кончив уже печатание второй части

"Одиссеи" и отправив ее сюда, Жуковский писал о ней: "Вы, конечно, сетуете на

меня за мое долгое молчание; и я за него на себя сетую, тем более что все

собирался написать к вам: все хотелось поговорить с вами о моей "Одиссее".

Скажите мне слова два о второй части. Я переводил ее con amore {с любовью

(итал.).}, и работа шла неимоверно быстро: менее, нежели во 100 дней,

переведены были и даже отпечатаны все двенадцать песней. Поправка шла рядом

с переводом: я поправлял в корректуре, что гораздо лучше и вернее, нежели в

манускрипте, и почти всегда имел шесть корректур каждого листа (это было

возможно по причине близости Бадена, где я жил, от Карлсру, где производилось

печатание). И как будто свыше было определено, чтобы тишина в Бадене

продолжалась до окончания труда моего. Последний лист был отпечатан и

несколько корректур его было уже отправлено в Карлсру, как вдруг вспыхнул

мятеж, который принудил меня немедленно переехать с семьею в Страсбург. Туда

явился и Рейф из Карлсру. Он также бежал от мятежа, но не забыл мне привезть

последнюю корректуру, которая и подписана была в Страсбурге. Несмотря на

бунт, все экземпляры были немедленно отправлены по Рейну в Мангейм, из

Мангейма в Кельн, а из Кельна по железной дороге в Штетин -- и я уже давно

имею известие от Шлецера, что все благополучно отправлено в Петербург. Но из

Петербурга нет никаких вестей. И я прошу вас убедительно дать мне какое-

нибудь известие. Мое бегство в Страсбург не позволило мне сделать эрраты.

Некоторые места мною поправлены в самом тексте. Некоторые опечатки

надлежало бы непременно заметить: но напечатанию всего этого положила

препятствия вооруженная баденская вольница. И если этот бунт принудил мою

жену бросить начатое ею лечение, которое взяло было хороший ход, то он же

принудил нас повидаться с Альпами -- и мы спокойно прожили посреди их

великолепия в тихом приюте Интерлакена, в виду чудной Снежной Девы, между

двух прекрасных озер, Бриэнцкого и Тунского. Наше пребывание в Швейцарии