продолжалось от 14 мая до 26 июля. Горный воздух был полезен жене -- и она
могла, по возвращении в Баден, снова начать прерванный курс лечения. Но уже ей
нельзя было и думать о поездке в Россию с наступлением осени, тем более что
одна часть лечения кончилась, другая должна теперь необходимо начаться и
будет продолжаться до зимы. Необходимость этого лечения заставила меня
съездить в Варшаву, дабы изложить пред государем императором мои жалкие
обстоятельства. Его величество удостоил принять меня несказанно милостиво и
позволил мне остаться за границею столько времени, сколько потребуют
обстоятельства. Теперь я опять на неопределенное время должен отложить
свидание с отечеством и с вами, добрые мои друзья! Велит ли Бог мне вас
увидеть? Думал ли я, покидая Россию для своей женитьбы, что не прежде
возвращусь в нее, как через десять лет? И дозволит ли Бог возвратиться? Моя
заграничная жизнь совсем не веселая, не веселая уже и потому, что
непроизвольная; причина, здесь меня удерживающая, самая печальная -- она
портит всю жизнь, отымает настоящее, пугает за будущее: болезнь жены (а
нервическая болезнь самая бедственная из всех возможных болезней), болезнь
матери семейства и хозяйки дома уничтожает в корне семейное счастье. Да и сам
я не в порядке: швейцарский воздух мне был не впрок; там начали немного
шалить и мои нервы; пропал мой всегдашний верный товарищ -- сон, и сделалось
у меня что-то похожее на одышку. Поездка в Варшаву меня поправила: сон
возвратился, одышка не так сильна. Но есть какой-то беспорядок в
кровообращении, от чего биение сердца и нервы продолжают пошаливать. Доктор
изъясняет все это геморроем и утверждает, что скоро все придет в порядок. Я и
сам не нахожу в себе решительной болезни. Теперь передо мною целая зима.
Надеюсь, что она здесь, в Бадене, под покровом прусской армии, пройдет
спокойно, хотя мы все живем здесь на волканическом грунте. Прошлая зима была
для меня благоприятна: она была поэтически благотворна. Что произведет
нынешняя? не ведаю и еще ни на какую работу не решился, хотя перед глазами и
много планов. С поэзией пора проститься. Надобно приниматься за прозу. У меня
довольно написано философских отрывков: они могут составить толстый том -- и
еще многое хочется написать. На это может быть употреблена нынешняя зима,
если только Бог даст здоровья. Я сообщу вам после то, что мне пишет о моей
"Одиссее" Фарнгаген фон Энзе (теперь один из первых критиков в Германии). Он
знает прекрасно и греческий и русский язык. Если он мне не льстит, то могу
считать мою работу удачною"64.
Со времени появления в печати первого сочинения, написанного
Жуковским еще в детстве, в 1849 году исполнилось ровно пятьдесят лет. Этим
обстоятельством воспользовался князь П. А. Вяземский, чтобы в Петербурге
отпраздновать юбилей авторской жизни отсутствующего друга. Днем празднества
было избрано 29 января, день рождения Жуковского. Приглашены были в
квартиру князя все друзья поэта, бывшие тогда в столице. Собрание осчастливено
было присутствием наследника, удостоившего принять участие в торжестве в
честь своего наставника. Учредитель праздника написал на этот случай два
стихотворения. Одно было прочитано, а для другого написана музыка -- и его
пропели. Все лучшие желания отсутствующему поэту выражались единодушно,
непритворно и с общим восторгом, который собранию сообщил беспримерное
одушевление. Чтобы порадовать сердце отдаленного друга, приготовили чистые
листы, на которых присутствовавшие (дамы и мужчины, попарно)
собственноручно написали имена свои. Их на другой же день отправили в Баден-
Баден с описанием юбилея.
Государь, в изъявление благоволения своего к пятидесятилетним трудам
Жуковского, изволил пожаловать поэту, в бытность его в Варшаве, орден Белого
Орла при следующей грамоте: "В ознаменование особенного Нашего уважения к
трудам вашим на поприще отечественной литературы, с такою славою в течение
пятидесяти лет подъемлемым, в изъявление душевной Нашей признательности за
заслуги, Нашему Семейству вами оказанные. Всемилостивейше жалуем вас
кавалером Императорского и Царского ордена Нашего Белого Орла".
XXVIII
После поэзии ничем с такою любовью и с таким увлечением не занимался
Жуковский за границею, как воспитанием детей своих. Всю цену и важность
этого предмета он полагал в надлежащем развитии души и ее способностей. Если
бы Господу угодно было продлить жизнь его, он посвятил бы все остальные годы
свои педагогике в высшем ее значении. Письма его наполнены рассказами о тех
средствах, какие он придумывал для начального обучения дочери, так как сын
его, будучи моложе сестры, не мог еще принимать участия в уроках. Ничто ближе
и вернее не покажет нам этого во всех отношениях несравненного человека, как
собственные его рассказы, и потому весь период жизни его вне отечества только и
может быть удовлетворительно представлен в выписках из сообщенных им самим
сведений. 15 февраля (стар, ст.) 1850 года он говорит: "Я теперь имею на руках
большую работу. Если бы вы невидимою тенью посетили меня в моем кабинете --
за чем бы вы меня застали? За азбукою и четырьмя правилами арифметики; за