В.А. Жуковский в воспоминаниях современников

подходя к новой могиле, уже готовой принять прах поэта. Здесь стояли два

могильщика, приготовив полотно для спуска гроба; приходившие беспрестанно к

ним обращались с вопросами, и они часто указывали на соседнюю

беломраморную гробницу, перед которою всякий останавливался с

благоговением, произнося имя Карамзина. Прошло с лишком двадцать шесть лет,

как по всей Руси пронеслась горестная весть об утрате историка русского народа;

двадцать шесть лет назад эта могила была еще свежая, и много горячих слез на

нее падало; в двадцать шесть лет много памятников окружило эту славную

могилу, и наконец возле нее осталось только одно праздное место. Теперь и оно

занято, но занято прахом славного поэта, который был не чужд Карамзину,

проходя с ним по одному поприщу -- благородному и возвышенному: он может

назваться родным братом Карамзина. Где же лучше всего, как не тут, можно было

избрать место для могилы Жуковского? Эти две могилы родственны между собою

точно так же, как в некотором от них отдалении родственны две славные могилы,

перед которыми с благоговением останавливаются русские люди, могилы

Гнедича и Крылова. Друзья и сослуживцы при жизни, оба эти поэта дружно и

благотворно действовали на своем поприще: один нас знакомил с богатою

гомеровскою поэзией3, подарив нам книгу, по которой несколько веков вся

Греция воспитывала свой дух, по которой и мы часто воспитываем свое сердце и

развиваем свой эстетический вкус; другой знакомил русских людей с самим

собою и, показывая им все их стороны, заставил их с уважением смотреть на

самих себя. Оба они зараз исполняли великую задачу: один старался, чтобы

русский человек сознал самого себя, -- как необходимое дело для всякого

духовного развития; другой старался, чтобы русский человек узнал то, что было

вне его сферы, другой мир, другую жизнь, и чрез то получил бы возможность

ясно сознавать свою общечеловеческую сторону и только под ее строгим

влиянием развивать свою народность. Такую же связь в действии, на одном и том

же поприще, мы замечаем между Карамзиным и Жуковским: оба они особенно

действовали на наше сердце, возбуждая в нас эстетическое чувство; один увлекал

прекрасною, гармоническою, простою речью, до него неслыханною, другой --

прекрасным поэтическим стихом, также прежде неслыханным; один нас знакомил

с нашею собственною историей, заставил нас оглянуться на наше прошедшее и

сознать нашу многозначительную историческую личность; другой нас знакомил с

чужим поэтическим и вместе историческим развитием; один в нас возбуждал

прекрасное чувство народное, другой прекрасное чувство общечеловеческое,

знакомив с поэзией сердца, с его тайными и высокими стремлениями, с его

отрадами и страданиями, с его грустью и сладкими надеждами. И их ли не

следует соединить одним венком? Их ли могилам не прилично быть вместе? Но я

обращаюсь к своим наблюдениям. Могила, приготовленная для Жуковского, была

выложена кирпичом, выбелена известью и украшена прекрасными цветами, --

украшение весьма приличное для могилы поэта. Вокруг нее беспрестанно

толпился народ. Сюда приходили старики, бывшие свидетелями первой славы

Жуковского, с увлечением молодости запомнившие каждый его стих; сюда

приходили молодые люди, узнавшие о Жуковском уже на школьных скамейках,

привыкшие с его именем соединять чистый романтизм, туманную мечтательность

и грусть по сердечной утрате; они никогда не видели Жуковского, но

представляли себе его маститым благочестивым старцем, который мог назваться

почтенным дедом для их поколения; сюда прибегали и дети, с невинным

любопытством заглядывая в могилу и восхищаясь более ее цветами; они еще

ничего не могли знать о Жуковском, но будет время, когда их юные сердца

сильно забьются при этом имени, когда они признают свое с ним родство, потому

что Жуковский по преимуществу поэт юности и любви; будет время -- и вспомнят

они этот день и этот час, когда они с детским любопытством заглядывали в

могилу Жуковского, и тогда расскажут о том своим меньшим братьям и

товарищам. Сюда приходили и дамы, которые, может быть, не раз мечтали

девическими мечтами над поэзией Жуковского, и, может быть, не раз при чтении

в их глазах блестели слезы. Я наблюдал над выражением лиц всех взрослых

приходящих и на всех читал одно, читал, что они хорошо знают, кто был

Жуковский, и пришли на его могилу не из простого любопытства, а из любви и

сочувствия к поэту, пришли на погребение человека родного. Смотря на все это, я

невольно припоминал прекрасные стихи Пушкина о Жуковском, который называл

певца "Руслана и Людмилы" своим учеником, превзошедшим учителя. Я думал,

как было бы прилично читать эти стихи на памятнике Жуковского:

Его стихов пленительная сладость

Пройдет веков завистливую даль,

И, внемля им, вздохнет о славе младость,

Утешится безмолвная печаль

И резвая задумается радость4.

Я прислушивался к голосам и в некоторых из них мог разобрать

повторение тех же самых стихов и выражение того же самого желания. Не раз

слышал я шепот почтенных людей: славный был человек Василий Андреевич,

прекрасный человек! и чаще всего: он был добрый человек. Да, он был добрый, и