В.А. Жуковский в воспоминаниях современников

где два будут во имя Мое, с ними буду и Я. Вот все! Исполним это! Подумайте,

что это говорю вам я, и дайте мне руку с прежнею любовью. Я теперь с ними. Эти

дни кажутся веком, 10-го числа я с ними простился, без всякого предчувствия, с

какою-то непонятною беспечностью. Я привез к ним Сашу и пробыл с ними две

недели, неделю лишнюю против данного мне срока: должно было уехать. Но

Боже мой! Я мог бы остаться еще десять дней: эти дни были последние здешние

дни для Маши! Боюсь остановиться на этой мысли. Бывают предчувствия для

того, чтобы мучить душу: для чего же здесь не было никакого милосердного

предчувствия! Было поздно, когда я выехал из Дерпта, долго ждал лошадей, всех

клонил сон. Я сказал им, чтобы разошлись, что я засну сам. Маша пошла наверх с

мужем. Сашу я проводил до ее дома; услышал еще голос ее, когда готов был

опять войти в дверь, услышал в темноте: "Прости". Возвращаясь, проводил Машу

до ее горницы; она взяла с меня слово разбудить их в минуту отъезда. И я заснул.

Через полчаса все готово к отъезду, встаю, подхожу к ее лестнице, думаю -- идти

ли, хотел даже не идти, но пошел. Она спала, но мой приход ее разбудил; хотела

встать, но я ее удержал. Мы простились; она просила, чтоб я ее перекрестил, и

спрятала лицо в подушку, и это было последнее в этом свете!.."

Долго, долго не мог Жуковский забыть образ Маши. Вновь и вновь она

являлась перед ним. Это чувство вылито в стихотворении, которое мы считаем

едва ли не лучшим из его субъективно-лирических произведений...

Ты предо мною

Стояла тихо,

Твой взор унылый

Был полон чувства,

Он мне напомнил

О милом прошлом;

Он был последний

На здешнем свете.

Ты удалилась,

Как тихий ангел;

Твоя могила,

Как рай, спокойна,

Там все земные

Воспоминанья,

Там все святые

О небе мысли.

Звезды небес!

Тихая ночь!..44

Летние месяцы Жуковский обыкновенно проводил вместе с двором либо в

Павловске, либо в Царском Селе, а зиму -- в столице. Всякий раз, когда только он

мог отлучиться от своих занятий при дворе, он спешил уехать на могилу Марии

Андреевны, к своему "алтарю", в котором воздвигнул чугунный крест с

бронзовым распятием. На бронзовой же доске вылиты были любимые

покойницею слова Евангелия: "Да не смущается сердце ваше" -- и проч. (Иоанн,

гл. 14, ст. 1) и "Приидите ко Мне, вси труждающиися" -- и проч. (Матв., гл. 11, ст.

28). Всякий раз, когда он приезжал из Петербурга в Дерпт, он прежде всего

отправлялся поклониться этой могиле, которая находится на русском кладбище,

вправо от почтовой дороги; возвращаясь из Дерпта в Петербург, он

останавливался тут на прощание с могилою. Во все время пребывания своего в

Дерпте он каждый день, один или в сопровождении родных и детей, посещал это

для него святое место; даже зимою. Из всех картин, представляющих эту могилу,

-- он же много и сам их нарисовал и заказывал писать -- преимущественно любил

он одну, представляющую могильный холм в зимней обстановке: на свежем снегу

видны следы; мужская фигура в плаще сидит у памятника. Сколько раз, в течение

семнадцати лет, пока не оставил он Россию, побывал он на этом кладбище! И в

последние годы жизни, когда он жил за границею, сердце влекло его сюда более,

чем когда-либо. Здесь он надеялся устроить и свое последнее земное жилище, но

его надежда не сбылась! В особенности грустен был для него один приезд (летом

1824 года), когда он провожал до Дерпта несчастного друга своего Батюшкова

для излечения от душевной болезни. "Я еще раз был в Дерпте, -- пишет он к

Авдотье Петровне, -- эта дорога обратилась для меня в дорогу печали. Зачем я

ездил? Возить сумасшедшего Батюшкова, чтоб отдать его в Дерпте на руки

докторские. Но в Дерпте это не удалось, и я отправил его оттуда в Дрезден, в

зонненштейнскую больницу. Уже получил оттуда письмо. Он, слава Богу, на

месте! Но будет ли спасен его рассудок? Это уже дело Провидения. В ту минуту,

когда он отправился в один конец, а я в другой, то есть назад в Петербург, я

остановился на могиле Маши: чувство, с каким я взглянул на ее тихий, цветущий

гроб, тогда было утешительным, усмиряющим чувством. Над ее могилою

небесная тишина! Мы провели с Мойером усладительный час на этом райском

месте. Когда-то повидаться на нем с вами? Посылаю вам его рисунок; все, что мы

посадили, цветы и деревья, принялось, цветет и благоухает".

Кроме собственного своего горя, Жуковский начал в это время встречать

и другие огорчения. Уже с 1819 года стала заметна перемена в направлении

действий правительства. Интриги Шишкова против Дашкова, Голенищева-

Кутузова против Карамзина стали отражаться и на арзамасских друзьях.

Император Александр I стал недоверчивым и подозрительным. Граф Аракчеев

сумел сделаться главным двигателем государственного управления и устранять от

близости к особе государя даже таких лиц, которые пользовались прежде полным

его расположением и доверием. Так, даже князь А. Н. Голицын, министр

духовных дел и народного просвещения, любимец императора Александра,

пиетист и мистик, но человек благородных, честных правил, в 1824 году был

удален со своего поста. Под его начальством служил один из друзей Жуковского,