В.А. Жуковский в воспоминаниях современников

для него истинным, хотя, конечно, жалобы на неудовлетворяемость ее нередко

встречаются во всех произведениях первой половины его жизни. Отчего же?

Оттого именно, что он мало знал радостей!

Как можно заключать a priori {до опыта, без доказательств (фр.).} о жизни

автора и о состоянии души его? Надобно знать подробности первой; а заключать

о характере и чувствах по стихам автора можно только или взявши в

совокупности все им написанное, или зная достоверно общие черты его жизни.

Кто-то заметил мне в каком-то журнале, что не стоило труда опровергать

замечания "Библиотеки для Ч.". -- Что стоило труда писать, то стоит труда и

опровергать. У меня были замечены малейшие неисправности. Почему же не

заметить и у другого ложного сведения о литераторе или ложного умозаключения

о его жизни?

Очень похвально, что мы обратились нынче к исследованиям жизни и

характера наших знаменитых поэтов. Но я боюсь, чтоб этими исследованиями,

или a priori, или по немногим признакам и приметам, мы не ввели в заблуждение

наших потомков. По большей части эти исследования, встречающиеся в

журналах, бывают похожи на разбор иероглифов или стрельчатого письма,

которым исследователь начинает учиться из самого разбора. Повторяю сказанное

и прежде мною: все это оттого, что пресеклась наследственная нить преданий; что

между Жуковским, Пушкиным и нынешним временем был промежуток, в

который литература наша отторглась от памяти прежнего. Пушкин был

последний из наших поэтов, примыкавший к родословному дереву наших

литераторов и к непрерывной летописи преданий нашей литературы. Прежде

долго созревали, долго наслушивались, пока не начинали сами говорить и писать;

а нынче начинают с того, что других учат. Это началось с Полевого, который

писал и о том, что знает, и о том, чего не знает, следуя пословице: смелость

города берет!

Напрасно "Современник", журнал, прекрасный по составу своему и

достойный уважения, упрекает меня в том, что будто я обнаруживаю нелюбовь

мою к новой нашей литературе18. Нет! всякий просвещенный человек знает, что

литература изменяется вместе с ходом времени; что она не только не может

стоять на одном месте, но и не должна. Я, с моей стороны, не только признаю в

нынешней литературе все, что встречу хорошего; но, может быть, никто, моих

лет, не восхищается с таким жаром всем хорошим. Не многие, может быть,

читали с таким увлечением и радовались так, как я, читая "Записки охотника" и

романы "Обыкновенная история" и "Львы в провинции"19. Знаю, что ни в

карамзинское время, ни в первые десятилетия нынешнего столетия не было и не

могло быть таких произведений; но знаю и то, что в то время не было тех

уклонений от изящного вкуса и от истины суждений, какие встречаются ныне.

Я узнал Жуковского или в конце 1813, или в начале 1814-го20, наверное

не помню. Я приехал тогда в Москву из Петербурга и жил вместе с моим дядею; а

Жуковский приезжал туда на некоторое время после своей службы в ополчении и

при главнокомандующем армиею. Постоянное же его место жительства было

тогда и до 1815 года у родных его, в Белеве. Это видно и из послания к нему

Батюшкова, писанного около этого времени:

Прости, балладник мой,

Белева мирный житель!

Да будет Феб с тобой,

Наш давний покровитель!

В то время, когда я в первый раз видел Жуковского у моего дяди (т. е.

1813 или 1814 года), у него были уже приготовлены к печати два тома его

сочинений (изданные в 4 долю, с виньетами в 1815 и 1816 годах). Он давал моему

дяде свою рукопись на рассмотрение, она была и у меня; я читал ее и помню, что

в ней была уже баллада "Старушка" из Саути, которой, однако, нет ни в одном из

первых изданий. Она была напечатана уже гораздо позже. Елена Петровна

Балашова, жена министра, сказывала мне, что Жуковский читал эту балладу у них

в доме, что она не понравилась многим дамам, слушавшим это чтение, и что они

отсоветовали Жуковскому ее печатать21.

В 1815 году Жуковский жил в Дерпте. В это время жил там Александр

Федорович Воейков, бывший там профессором русской словесности.

Об этом свидетельствуют его послание "Старцу Эверсу" (Густаву, дяде

известного исследователя предметов русской истории) и примечание автора, в

котором сказано: "Писано после праздника, данного студентами Дерптского

университета". Из самого послания видно, что он был на этом празднике лично:

Там Эверс мне на братство руку дал:

Могу ль забыть священное мгновенье,

Когда, мой брат, к руке твоей святой

Я прикоснуть дерзнул уста с лобзаньем,

Когда стоял ты, старец, предо мной

С отеческим мне счастия желаньем.

Об этом же свидетельствует то, что в числе подписчиков на журнал В. В.

Измайлова "Российский музеум", издававшийся в 1815 году, при имени

Жуковского поставлено, что он подписался в Дерпте.

Написавши "Певца в стане русских воинов", Жуковский прислал его в

Петербург к Александру Ивановичу Тургеневу, который его тогда же и напечатал.

В том же, 1813 году "Певец" был напечатан и вторично. Вот история второго

издания.

Императрица Мария Федоровна, восхищавшаяся "Певцом", поручила

Ивану Ивановичу Дмитриеву напечатать его вторым великолепным изданием на