В аду цветы расти не должны (СИ)

Намджун чертыхается, откидывая прочь телефон. Слышит, как трещит стекло экрана. Трещит и его голова. Он в ловушке. В ловушке выбора. Либо он, которого может убить Юнги за предательство; либо Су, на которую может начать охоту Шону. Выбор очевиден.

***

Чимин, склонившись над небольшой могилой, запустил пальцы в иссохшую землю. Нет влаги. Вода безжалостно покинула почву, позволяя солнцу опалять ее своими лучами. Вокруг практически пустырь, равнина с несколькими деревьями и полевыми цветами. Где-то далеко он слышит пение птиц, лишь ветер обрывками доносит до него пару нот.

Глаза проходятся по могильному камню, «нащупывая» эту заученную наизусть фразу: «Я люблю этот мир».

Она часто так говорила, улыбаясь широко и ярко, так что ему приходилось сдерживаться, чтобы не сжать ее крепко-крепко в своих объятиях, так, чтобы навек впечатать в себя. Пусть она станет им, пусть он станет ею.

А, когда болезнь начала медленно гасить ее, это желание появлялось все чаще и чаще. Но сжать ее как прежде он уже не мог. Нельзя было.

— Ты — воспоминание. Болезненное воспоминание в моем сознании. Ты не желаешь исчезать, а я вот, кажется, с каждым днём становлюсь ближе к тебе. Моя дорогая, любимая Ен{?}[значение имени: «мир»], я скучаю по тебе. И эта нехватка тебя терзает мое покалеченное судьбою сердце. Ты моя любовь. Вечная, неиссякаемая любовь. Ты мой мир. Это я любил мир, не ты. Ты ушла, оставив меня одного. А теперь и я прошу похоронить меня в тебе…

Поднимает взгляд к небу, будто пытаясь отыскать кого-то там, в вышине. Того, кто успокоит его, кто ответит на многочисленные вопросы. Но лишь птичий клин, летящий по голубому полотну, виднеется в дали. Больше никого.

«На Востоке существует поверье, что птицы не умеют грустить, так как награждены вечной свободой. Когда они в чем-то разочаровываются, то надолго улетают в небо. Чем выше, тем лучше. Летят с уверенностью в том, что под порывами ветра высохнут слёзы, а стремительный полет приблизит их к новому счастью», — вспомнились строки, написанные в одной из книг, которые она вслух читала по вечерам, усевшись перед камином.

Интересно, стало ли им легче в полёте? Высохли ли слёзы? Стоил ли полёт потраченных усилий?

С особым трепетом положив букет гортензий на пропитанную теперь уже его слезами землю, он уходит. Уходит, оставляя за спиной самое дорогое, что он мог отдать земле.

Свой мир.

========== Глава 17 ==========

Комментарий к Глава 17

Всем привет✨

Знаю, что скорее всего никто в это время не будет читать главу, но зато утром уведомление вас все же порадует🖤

***

Юнги неспокойно озирается по сторонам. Кажется, будто пустота поглотила его, плавно перетекая во что-то холодное, неприятное, убивающее. Это ощущение не спутать ни с чем. Тьма.

Когда ты часть чего-то ужасного, губительного, кажется, что в этом нет ничего плохого.

Но, когда ты касаешься света, сквозь пальцы пропуская тепло, в холод возвращаться совсем не хочется. И он чувствует это тепло, не просто сквозь пальцы пропускает, словно песок, он погружается полностью, с головой, позволяя своей тьме отступать, позволяя в его собственном саду цветам распускаться.

Среди адского огня они гордо поднимаются, доказывая, что свет может жить во тьме, свету тьма необходима, а тьме необходим свет.

Ынбель, свет которой греет его за много километров, прочно решилась «поливать» эти цветы нежностью, позволяя им пускать корни глубоко вниз. Как умелый садовник, она привязала их к себе. Теперь без неё они погибнут.

И Юнги погибнет вместе с этими цветами, завянет и навеки окаменеет.

Закрывает глаза, глубоко вдыхая запах сигарет. Слегка огорчается, не чувствуя среди табака и алкоголя тот самый. С ним явно не все в порядке. Он чувствует то, что не должен, то, что не может. Но есть ли смысл контролировать свои эмоции и ощущения? Излишний контроль может привести к саморазрушению.

Медленно набирает номер на телефоне. Гудки тянутся, словно неприятные нотки в долгожданной песне. Волнительно и тошно одновременно.

— Юнги?

— Ынбель, — тихо произносит ее имя, реагируя на ее сонный, хрипловатый голос, — Прости.

— Простить? — голос становится более бодрым. Он слышит шорохи одеяла и ее сбитое дыхание. Он волнует ее. И ему нравится знать это.

— Прости, что чужой мужчина допускал даже мысли о тебе, что я позволил мечтать, хотеть, желать тебя. Я был слеп и врал. И тебе, и себе.

— Я не хочу вспоминать. И ты забудь. Я сильная, так ведь? Не считай меня слабой. Не смей, — обида в голосе с примесью горечи, но твёрдости. Она удивительная женщина. И он вновь восхищён и поражён.

— Ты спишь в нашей постели одна, а я желаю хотя бы понаблюдать за этим. Готов стать Луной в небе, врывающейся сквозь окна, только бы увидеть тебя сейчас.

— Ты… — запинается, пытаясь собраться с духом, — Скучаешь?

— Насколько это возможно, — выдыхает он мгновенно, будто твёрдо знает ответ, будто ждал этих слов, этого вопроса.

— Сегодня я познакомилась с одним мудрым человеком, — начала Бель, — Он сказал, что влюбленность — это неуверенность в правильности существования этих чувств. Кажется, он был прав.