В аду

Стоя у алтаря, жених и невеста изо всех сил старались не встречаться друг с другом взглядом. И у каждого на то была своя причина: Кестер, бледный, голодный… одержимый идеей угодить, измучился сомнением и нетерпеньем (неужели и после свадьбы на ее лице не отразится хотя бы подобие обращенной к нему улыбки?); Анна заливалась жгучим румянцем – от стыда. Где-то там, за ее спиной, в толпе разодетых в шелка и бархат господ, на длинной деревянной скамье сидел ее названный отец, – что сейчас творилось в его душе? Быть может, надеялась баронесса, рассудок его настолько слаб, что он не соображает, где находится и что за действие свершается пред ним.

Однако несмотря на кажущееся совершенное уже помешательство, несчастный свекор Анны все понимал, все видел, слышал все и в самый ответственный момент обручения с громким стоном схватился за сердце и замертво повалился на пол.

Присутствующие зашептали, заохали, после чего вскоре в церкви воцарилась гробовая тишина.

– Прекратите это, прекратите, умоляю, – вынимая дрожащие пальцы из руки Кестера, прошептала Анна и бросилась к скрюченному судорогой покойнику.

Кестер продолжал стоять в замешательстве – так много чувств бушевало в нем в те минуты. Его гордая, жестокая натура страшным голосом настаивала, приказывала: несмотря на охи, вздохи и слезы, он должен продолжать – в родном, беспощадном своем духе – довести церемонию до конца. Однако еще одним и, приходилось признать барону, довольно пронзительным, сильным, взывала не так давно поселившаяся в нем сострадающая Анне сущность. И Кестер, хотевший было возмутиться, взъяриться, громко и злобно рявкнуть на собравшихся, установив тем самым порядок и спокойствие, вместо этого с застывшими на губах проклятьями, под пристальными, ошеломленными взглядами толпы быстрым шагом покинул церковь.

* * *

В те же злополучные сутки, ближе к ночи Кестер все же решил проведать свою невесту. И когда он робко вошел к ней в покои, баронесса встретила его звонкой пощечиной.

– Вы не оставили на мне живого места, сударыня, – виновато улыбаясь, тихо сказал Кестер.

– А вы – на мне, – в горькой усмешке искривились губы Анны. А через мгновение она засмеялась, но не тем смехом, которого так ждал от нее Кестер, а своим таким теперь обыкновенным: тихим, печальным, каким-то похоронным, постепенно переходящим в рыдания.

– Что же ты наделал? Что ты наделал? – вопрошала, утопала в слезах Анна, ударяя кулаками Кестера в грудь. Ее истеричное состояние все усиливалось, и она продолжала колотить барона, непрерывно выкрикивая одни и те же вопросы. Но в какой-то момент, обессилевшая, сползла к его ногам и так и лежала, сотрясаясь всем телом, омывая солеными потоками его высокие кожаные сапоги.

Душераздирающее зрелище, кое представляли собой страдания доведенной до крайности пленницы – его жертвы – его теперь невесты, все же вынудило барона уступить. Так бережно, как только мог, Кестер поднял Анну на руки и отнес на кровать. После чего лег рядом с баронессой, обнял ее и укачивал, как младенца, пока та не заснула. Он и сам задремал, без конца прокручивая в голове цепь странных событий, связанных с молодою вдовой, в поисках ответа на вопрос, каким образом и в какой момент из хозяина, господина превратился вдруг в жалкого раба этой женщины.

В середине ночи Кестер проснулся взволнованный – проникнутый новым, сердечным влеченьем, распаленный новой нежной страстью. Он некоторое время глядел на лежащую рядом, тихо посапывающую Анну, а затем с великой осторожностью стянув с нее платье, принялся гладить, целовать. Медленно… вдыхать, вбирать. Желанную свою женщину.

Которая… которая, наконец, отвечала ему взаимностью – хотя бы и во сне принимала его в свои объятья. Прижималась к нему всем телом и с той же нежною, жаркою страстью целовала в губы.

Однако блаженствовал Кестер недолго и в тот самый момент, когда почувствовал волшебный вкус ее рта, он также увидел расширенные от ужаса глаза баронессы.

– Нет, нет! Это невозможно! Этого никак не может быть! – грубо отталкивая Кестера, мгновением позже громко шептала Анна.

Она сползла с кровати. Похожая на привидение, в длинной тонкой белой рубахе, с растрепанными, разметавшимися по плечам волосами, возведя глаза к небу, выкрикивала в отчаянии:

– Я сдаюсь! Господи, я сдаюсь!

Кестер тоже поднялся и, с болью глядя на Анну, теребил в руках длинный золотой шнурок.

– Если ты так ненавидишь меня… если я настолько тебе противен, я… я не могу, не буду больше удерживать тебя… не буду мучить, – запинаясь, тихо заговорил барон, и на глазах его выступили слезы.

– Что? – повернулась к нему Анна.

– Ты свободна. Можешь отправляться хоть сейчас… Бери людей и деньги… Я дам, сколько пожелаешь… – глухо продолжал Кестер.

– Но зачем? Почему? – будто немного даже возмущенно спросила Анна. Все похолодело у нее внутри, когда она представила свой старый, рассыпающийся замок и себя в нем – одинокую, безногую калеку.