В арбузном сахаре. Рыбалка в Америке

Через несколько дней после того, как мы строили планы насчет Коротышки Рыбалки в Америке, в Сан-Франциско пошел сильный дождь. Ливень вывернул улицы, словно пересохшие трахеи, а на работу я бежал, перебираясь через раздутые канавы, в которые превратились перекрестки.

За стеклом филиппинской прачечной я заметил Коротышку Рыбалку в Америке. Он сидел в своей коляске и таращился в окно сквозь закрытые веки.

На лице его застыло умиротворенное выражение. Он выглядел почти как человек. Наверное он спал, а мозги в это время полоскались в стиральной машине.

Шли дни, и мы больше не заговаривали о том, чтобы отправить Коротышку Рыбалку в Америке Нельсону Олгрену. Было не до того. То одно, то другое. Так мы и упустили эту блестящую возможность, потому что Коротышка Рыбалка в Америке вскоре исчез.

Возможно, несчастного пердуна подобрали на улице и в наказание за какой-то грех отправили в тюрьму – или в дурку, чтобы слегка подлечить от алкоголизма.

А может, Коротышка Рыбалка в Америке покатился на своей коляске в Сан-Хосе, лязгая по автостраде железом со скоростью четверть мили в час.

Я так и не узнал, что с ним стало. Но придет время, и он вернется в Сан-Франциско умирать – почему-то я в этом уверен.

Коротышку Рыбалку в Америке похоронят на площади Вашингтона рядом с памятником Бенджамину Франклину. Мы поставим его коляску на высокий серый камень и напишем:

Коротышка Рыбалка в Америке

Стирка 20 с

Сушка 10 с

Вечная память

Губернатор двадцатого века

Лондон. 1 декабря 1887 года; 7 июля, 8 августа, 30 сентября, один из октябрьских дней и 9 ноября 1888-го; 1 июня, 17 июля и 10 сентября 1889-го…

Маскировка была превосходной.

Его никто никогда не видел, кроме, естественно, жертв. Они видели.

Кто мог предположить?

Он надевал костюм рыбалки в Америке. Он носил горы на рукавах и синиц на воротнике рубашки. Чистая вода омывала лилии, оплетавшие шнурки его ботинок. В кармане его жилета квакали лягушки, а воздух вокруг наполнялся сладким запахом спелой малины.

Он одевался в костюм рыбалки в Америке, чтобы скрывать от мира свою истинную наружность и вершить по ночам кровавые деяния.

Кто мог предположить?

Никто!

Скотланд-Ярд?

(Пф!)

Они перетряхивали дорожную пыль за сто миль от нужного места, распугивая матерых палтусов трелями охотничьего рожка.

Никто никогда ничего не узнал.

О, зато теперь он губернатор двадцатого века!

Бритва, нож и гавайская гитара – его любимые инструменты.

Конечно – обязательно гавайская гитара. Кому придет в голову, что ею, словно плугом, можно пропахивать кишки.

В раю

«Кстати о дефекации: в своем послании, столь подробном, когда дело касается любых других тем, ты обходишь этот вопрос молчанием, при том, что достаточно живо описываешь процедуру мочеиспускания под открытым небом. Я считаю это серьезным упущением с твоей стороны, поскольку уверен, ты не забыл, какой глубокий интерес я питаю к процессу испражнения на свежем воздухе. При первой же возможности, будь добр, меня интересуют многие детали. Глубина траншеи, распорки, рогатины, скорость падения, количество (если имеются) отверстий, удаленность ягодиц от паразитов и/или вкладов предыдущих клиентов».

Из письма друга.

Овцы. Все пропахло овцами у Райского ручья, но самих овец я не видел. Я ловил рыбу недалеко от лесничества, у огромной статуи, возведенной в честь Общества Охраны Природы.

Двенадцатифутовый мраморный юноша направлялся по утреннему холодку к нужнику, над дверью которого имелась классическая прорезь в форме полумесяца.

Никогда уже не вернутся 30-е годы, но башмаки юноши промокли от росы. Такими они и останутся в мраморе.

Я сделал шаг в сторону и влез в топь. Здесь ручей размяк, растекаясь пивным брюхом. Ловить рыбу оказалось трудно. Утки подпрыгивали и взлетали в воздух. Взрослые кряквы и их отпрыски, похожие на бутылки эля «Райнер».

Кажется, я видел вальдшнепа. Клюв у этой твари был такой формы, как если бы кто-то сунул пожарный гидрант в точилку для карандашей, потом приделал его птице и отправил ее летать – с единственной целью произвести на меня впечатление.

Я медленно пробирался сквозь топь, и через некоторое время ручей вновь обрел мускулатуру – самый сильный Райский ручей в мире. Я ушел так далеко, что теперь видел овец. Сотни.

Все пропахло овцами. Одуванчики стали теперь больше овцами, чем цветами: лепестки отражали густую шерсть, а колокольчики звенели оттенком желтого. Но сильнее всего пахло овцами солнце. Когда оно пряталось за облака, запах утихал, словно кто-то подкручивал регулятор стариковского слухового аппарата, но стоило солнцу выглянуть опять, запах гремел, как грозовые раскаты в чашке кофе.

Вечером овцы переходили ручей неподалеку от того места, где болтался мой поплавок. Они шли так близко, что тени закрывали наживку. Я, можно сказать, ловил рыбу из-под их задов.

Кабинет доктора Калигари[22]

Когда-то я изучал водяных клопов. Хорошо помню ту весну в детстве, когда я исследовал грязные лужи, оставленные зимой тихоокеанскому северо-западу. Это была моя курсовая.