В августе жену знать не желаю

— Как на что? — ответил директор. — Вы можете прибегнуть к нему с большой пользой: нет ничего более утешительного, чем хор из греческих трагедий; когда вам станет грустно от мысли о трагедии вашей жизни, вам стоит только подать знак: из боковых дверей вашей гостиной выйдут люди в сандалиях с большими белыми бородами, одетые в шкуры, в венках из роз, опираясь на длинные посохи, которыми пользовались пастухи Аттики. По сигналу корифея они возденут глаза к небу, разведут руками и тихим, печальным голосом, исполненным плача, скажут: «О несчастный, несчастный сын! О, жалкий царский род! О, несчастный царский род! Ты тоскуешь по жене, твоя дочь осталась одинокой сиротой, ты сам превратился в развалину. Ну же, плачь, потому что есть у тебя причина, чтобы плакать, о, несчастный, несчастный сын!» В этот момент заиграют невидимые флейты, и умственным взором вы увидите, как горят далекие костры и сверкает синее небо, на исходе ясного летнего дня.

— Да идите вы к черту с вашим хором из греческих трагедий! — воскликнул дон Танкреди. — Я ищу не это. Мне бы лучше кого-нибудь, кто бы мог меня утешить богатствами ума. Философа, чтобы было понятно.

Директор наморщил лоб.

— Философа, — сказал он, — философа. С философами у нас сейчас дефицит. Надо будет заказать новую партию из Германии. Более того, раз уж вы мне об этом напомнили…

Он вызвал секретаря и сказал ему:

— Не забудьте выписать двенадцать философов из Германии, малой скоростью, наложенным платежом.

— Вы знаете, — заметил секретарь, — в настоящий момент Германия может поставить только философов-пессимистов.

— Ай-ай-ай! — проворчал директор. После чего повернулся к клиенту: — А вам подойдет эстет? Хороший эстет-субъективист?

— Не знаю, на что он мне, — сухо отозвался дон Танкреди.

Директор немного помрачнел:

— Был у нас один философ, — сказал он, — прекрасный философ. Гуляка и обжора, который стал крупным философом-пессимистом по причине мозоли, которая доставляла ему много страданий. И что вы думаете учудил этот осел? Не поверите. Приходит он как-то на работу, охваченный смущением и стыдом. «Не могу больше быть философом-пессимистом», — говорит. «Почему?» «Мне удалили мозоль». И все. На днях должен приехать учитель фехтования, с которым у нас договоренность.

— А при чем тут фехтование, если мы говорим о философии? — спросил дон Танкреди.

— Сейчас скажу, — произнес директор. — Это учитель фехтования без учеников.

— Мне кажется, это не такое уж несчастье, если фехтовальщик превратился в великого философа.

— Дело не в несчастье. Этот учитель фехтования сидит в тренировочном зале четыре или пять часов в день; на нем костюм фехтовальщика, он садится и ожидает прихода учеников. Но учеников все нет. Учитель ожидает их, сидя за столом, слегка склонив голову и подперев ее рукой; так вот, пребывая в этой позиции по много часов в день, в ярко освещенном зале, безмолвном, чистом и унылом, потому что пустынном, этот выдающийся шпажист находится как раз в позе мыслящего человека и, таким образом, он скоро станет одним из крупнейших живущих философов.

— Поймите, — сказал дон Танкреди, — я не могу ждать, для своего утешения, пока учитель фехтования станет философом. Мне нужен кто-нибудь сейчас, сегодня же.

— Черт возьми, — ответил директор, — вы такой крохотный, но вам не угодишь.

— Если нет философа, — предложил дон Танкреди, — мне хватило бы и очень веселого человека, который бы поднимал мне настроение.

Директор посовещался в сторонке с секретарем:

— А если мы дадим ему, — пробормотал он, — того молодого человека, которого недавно приняли? Мне кажется, он парень что надо.

Секретарь принял ошеломленный вид.

— Может быть, — сказал он, — он и парень что надо, но мне кажется, он не подойдет этому господину. У этого молодого человека были любовные огорчения; он любит девушку, которая выходит замуж за другого.

— Знаю, знаю, — пробормотал директор, — он только и делает, что плачет и вздыхает. Это ценный работник.

— Для нас, — продолжал секретарь вполголоса, — поскольку мы его взяли как противовес слишком веселым людям. Но чтобы он служил утешителем — это нет!

— Попробуем, — сказал директор, — дадим ему премию.

Он повернулся к дону Танкреди.

— У меня есть то, что вам нужно! — воскликнул он.

Он позвонил в звонок и отдал распоряжение швейцару. Минуту спустя в кабинет входил молодой человек с улыбкой на губах и печалью на сердце.

— Солнечный Луч! — воскликнула Эдельвейс.

И упала в обморок.

К счастью, никто этого не заметил.

Очень трогательная сцена разыгралась между девушкой, доном Танкреди и вновь пришедшим, который был именно Баттистой и о котором Эдельвейс больше ничего не слышала после возвращения с гор.

— Хорошо, — сказал сияющий директор дону Танкреди. — Видите, вы в конце концов нашли то, что хотели. Можете его забирать. Мы потом сами его вернем.

Трое друзей вышли, разговаривая о том о сем. Солнечный Луч имел озабоченный вид.

— Что с вами, что вас так беспокоит? — спросил дон Танкреди.

— Понижение курса франка, — ответил молодой человек.

— Вы играете на бирже? — восхищенно спросила Эдельвейс.