В балканских ущельях

— Такого с ними не должно случиться, особенно с Халефом.

— Тогда нам не остается ничего другого, как просто ждать. Ведь нам не так тяжко, как тому человеку в подвале. Как ему там, кстати?

— Так же, как и тебе, когда ты там лежал в куче угля.

— Ты думаешь, он не серб?

— Нет, он врет.

— И никакой он не Пимоза?

— Нет.

— Но ведь и ты можешь ошибаться!

— Ба! Да если бы ему удалось выхватить нож, он бы напал на нас. Почему он не потребовал доставить его к киадже? Так поступил бы любой честный путник. А ты знаешь того красильщика, о котором он говорил?

— Да, знаю.

— Кто это?

— Толстый, ленивый болван.

Своеобразный ответ. Красильщика звали Бошак, а это слово означает «ленивый», «вялый». Я спросил еще:

— Он обеспеченный человек?

— Нет, именно по причине лености. К тому же он еще и пекарь.

— А как пекарь он прилежен?

— Нет, дом его разваливается, ибо он ленится его чинить. Его жена сама построила печь и сама же заботится о ней, подправляет ее.

— И печет все сама?

— Да, все сама.

— А что же делает ее муж?

— Ест, пьет, курит, ловит кейф.

— Тогда неудивительно, что он беден. Ведь он живет в Енибашлы.

— Да, эфенди, это большая деревня. До нее два часа ходу. Как только пройдешь Кушукавак, пересечешь реку по мосту — оттуда дорога сразу ведет в Енибашлы.

— Наверное, там его продукция пользуется спросом?

— Не знаю.

— Говори точнее.

— Видишь ли, несколько лет назад ему отрезали уши.

— За что?

— Разве ты не знаешь, когда применяют такое наказание?

— Может, пек слишком маленький хлеб?

— Нет, скорее слишком большой. Того, кто недопечет, бывает, приколют за ухо к двери, но отрезать — нет, за это уши не отрезают.

— Если он такой бедный, почему же он испек слишком большую буханку?

— Нет, дело не в этом. Квашня вывалилась из кадки, оказалось, тесто слишком тяжелое, что-то он туда не то примешал, может быть, даже солому.

— Ах, вон оно что! Значит, он просто вор!

— Выходит, так.

— Тогда мне надо с ним пообщаться.

— Зачем? Я думаю, тебе надо сразу ехать дальше, как только появятся твои товарищи.

— Раньше я так и хотел сделать. Но всадник упомянул пекаря, и он может оказаться мне полезным.

— Тогда все равно придется ждать до утра.

— Да, как раз мои приедут, а я их потом просто нагоню.

— Зачем тебе их здесь ждать? Ты ведь можешь поспать в доме!

— А вдруг, не увидев меня, они проскачут мимо?

— Я посторожу, эфенди.

— Нет, этого я не допущу.

— Почему? Разве ты не вытащил нас с женой из подвала? Без тебя мы бы задохнулись. А я не могу несколько часов скоротать один? А когда ты утром поскачешь, я наверстаю.

Он так убедительно говорил, что я наконец уступил. Его жена подготовила мне лежанку, и, взяв клятвенное обещание с кузнеца поддерживать огонь, я провалился в тяжелый сон.

Глава 2 СРЕДИ КОНТРАБАНДИСТОВ

Когда я проснулся, вокруг было еще совсем темно, но я почувствовал, что выспался. Разгадка пришла, когда я встал и заметил, что ставни на окнах плотно закрыты. Распахнув одно из окон, я обнаружил, что утро в разгаре — никак не менее восьми-девяти часов.

Снаружи отчетливо доносились размеренные звуки поковки. Я вышел. Кузнец работал, а жена держала мехи.

— С добрым утром, — улыбнулся он. — Долго же ты спал, эфенди!

— Увы. Но ты тоже.

— Я? Как это?

— Не вижу своих спутников.

— Я их тоже не видел.

— Они проехали мимо.

— Когда?

— Ночью.

— Ты думаешь, я их прозевал?

— Я подозреваю.

— Да я глаз не сомкнул. Спроси жену. Когда ты заснул, она вышла ко мне во двор. Мы сидели вместе и ждали гостей. Но увы!

— А огонь горел?

— Он до сих пор горит, эфенди. Я говорю правду.

— Что-то я начинаю беспокоиться. Поеду-ка им навстречу.

— Наверное, ты хочешь заехать в Енибашлы?

— Я хотел сначала, но…

— Не беспокойся, эфенди, они приедут. Это же умные люди, они не поедут ночью.

— Это-то как раз их не волнует. Им явно что-то помешало или же они сбились с пути.

— В обоих случаях тебе надо бы поехать в Енибашлы. По каким местам они едут?

— Я наказал им добираться от Дерекей в Мастанлы.

— Ну тогда они должны непременно здесь проехать. И если им кто-то и попадется по дороге, то этим человеком окажусь я. Я возьму лошадь нашего пленника.

— Это отрадно слышать. Ты уже говорил с ним?

— Да, повидался.

— Что же он сказал?

— Он опять ругался. Требовал освободить его, а когда я отказался, потребовал для разговора тебя.

— Что ж, исполню его просьбу.

— Не делай этого, эфенди!

— Отчего же?

— Он очень хитрый — обязательно освободится, силой ли, хитростью — непременно.

— Я совершенно не опасаюсь ни его физической силы, ни его ума. Он находится там, внизу, в подвале, и к тому же связан. Что он мне сделает? Он даже не в состоянии пошевелить рукой.

— Но он заморочит тебе голову!

— Нет, вряд ли, я не из легковерных и не из тех, кто сейчас думает одно, а через пять минут — другое. К тому же ты ведь будешь рядом. Пошли.

Мы уже собирались открывать погреб, когда ко мне вдруг подошла жена кузнеца, доверительно дотронулась до руки и тихо сказала:

— Я вспомнила, вспомнила…

— Что? — спросил я, замерев с протянутой к двери рукой.

— Его лицо, его шрам.

— Ты имеешь в виду нашего пленника?

— Да, его, ведь все это вылетело у меня из головы.