В благородном семействе

До этого момента я с чистой совестью сопутствовал толстой даме и мисс Рант. Но куда повернули они, дойдя до аптеки, налево ли к «Королевскому отелю» или же направо к берегу моря, мимо купальных колясок и вереницы причудливых стареньких обветшалых домов, именуемых Буэнос-Айрес, – этого никакая сила на земле не заставит меня сообщить; достаточно вам знать, что они пришли к пансиону миссис Ганн. Зачем это нужно, чтобы целая толпа народу увязалась за ними, любопытствуя узнать, где живет эта дама? Итак, часам к восьми они оказались перед домом миссис Ганн. По улице на всех домах, кроме этого, были объявления о сдаче комнат (чистое издевательство! Точно кто-нибудь приезжает сюда на пасху!), а в доме миссис Ганн горел по фасаду свет – на чердаке и в третьем этаже. Кажется, я раньше не упоминал, что все окна по фасаду выступали в виде закрытого балкона – так называемые «окна фонарем»? Так вот сейчас читателю это стало известно.

Две дамы, проделавшие пешком такой далекий путь, долго и печально разглядывали дощечку на парадном, постояли на крыльце, отошли и повели между собою такой разговор.

– О Ранти! – говори та из двух, что потолще. – Он здесь… я знаю, что он здесь, мун кьер ле ди – сердце мне говорит. – И она приложила широкую ладонь к тому месту на левом своем боку, где была когда-то талия.

– Как вы думаете, он окнами на улицу или во двор? – спросила Рант. Может быть, его и дома нет.

– Вот… вот его круазей,[35] – говорит толстуха. – Я знаю, вот оно! – И она безошибочно указала на третий этаж. – Экутей![36] добавила она. – Он подошел – кто-то стоит вон в том окне. О, мундье, мундье! C'est Andre, c'est lui![37]

Луна светила прямо в окна-балконы дома миссис Ганн; и две прекрасные лазутчицы, наблюдавшие с тротуара напротив, были соответственно в полной тени. Как сказала дама, в окнах третьего этажа замаячила темная фигура; она прошлась по комнате (шторы не были опущены). Затем упала на стул; уронила голову на руки; и вдруг принялась неистово бить себя по лбу – и опять прошлась по комнате. Ах! как же при этом зрелище колотилось у толстой дамы сердце!

Она пронзительно закричала, – и чуть не хлопнулась в обморок! – а у маленькой Рант затряслись колени, когда она напрягла все силенки, поддерживая или скорей подпирая падающую громаду своей пышнотелой покровительницы… которая в это мгновение увидела, что Фитч подходит к свече, держа в руке огромный пистолет, и, поглядев на него с жуткой усмешкой, прижимает его к груди.

– Не держи меня, Рант, он сейчас застрелится! Из-за меня! Я знаю… Я пойду к нему! Андреа, мой Андреа! – И толстуха устремилась на другую сторону, когда вдруг одно из окон третьего этажа с шумом отворилось, и Фитч высунулся из него, белый как бумага.

Он услышал вопль, что, наверно, и побудило его открыть окно; но пока он его открывал, он все позабыл и, бездумно свесившись в окно, глядел на луну, лившую свой холодный свет на его белесое лицо.

– Бледное светило! – молвил Фитч. – Увижу ли я когда-нибудь вновь твой свет? Увидит ли меня еще одна ночь на етой земле, или она меня узрит недвижимого и холодного – бездыханным трупом? – Он поднял пистолет и медленно навел его на дымовую трубу дома напротив. Вообразите себе, с какими чувствами толстая дама смотрела на своего возлюбленного, стоящего в лунном свете и выкидывающего артикулы своим смертоносным оружием.

– Готовься – целься – пли! – выкрикнул Фитч и неукоснительно – нет, не выпалил из пистолета, – а опустил его дулом вниз.

– Смерть отпустила тетиву! – продолжал он, хлопнув себя по левому боку. – И жизнь художника оборвалась! Каролина, Каролина, из-за тебя умираю!

– Рант, Рант, все, как я сказала! – заголосила толстуха. – Он умирает из-за меня: «Каролина» мое второе имя.

Что сделала бы дама дальше, я не могу сказать; потому что Фитч, отвлеченный от своих мечтаний громким разговором на улице, поглядел, досадливо хмурясь, вниз и со словами: «Фу ты, нас тут подслушивают!» – резко захлопнул окно и опустил шторы.

Это пресекло намерение толстой дамы ринуться в дом и несколько расстроило ее. Но мисс Рант ее утешила, и, дав себе слово вернуться сюда утром, она пошла домой, счастливая, что ее Андреа верен ей.

Увы, бедная толстая дама! Если бы только она знала правду! Каролиной Ганн, вот кем бредил Фитч; а то, что он выкрикивал в окно, были строки из его письма, подлежавшего вручению после его смерти.

Собирался ли сумасбродный художник драться на дуэли, или он вздумал покончить с собой? Это разъяснится в следующей главе.

Глава VIII, где говорится о войне и любви. И о многом, что оставалось непонятным в главе VII