В благородном семействе

Стихотворение Фитча, приведенное в одной из предыдущих глав нашей повести (и в строки которого, кстати сказать, наборщик умудрился привнести еще больше бессмыслицы, чем о том постарался хитроумный бард), было им сочинено много лет назад; и лишь после долгих трудов и умственных усилий молодой художник кое-как восстановил его, вспомнив почти целиком, и подготовил аккуратный список для альбома Каролины. В отличие от любви большинства мужчин, страсть Андреа Фитча была чужда ревнивой настороженности – не то бы он давно заметил признаки взаимного понимания, какие то и дело проявляли Каролина с Брэндоном, и очевидную холодность девицы к нему самому. Дело в том, что художник был влюблен в свою влюбленность, – упивался тем обстоятельством, что вот он, Андреа Фитч, наконец влюбился; даме же своей он не больше уделял внимания, чем Дон Кихот Дульсинее Тобосской.

И вот однажды утром, освежив в памяти свои стихи и набросав премиленький эмблематический рисунок, в который он их заключит, – арабеску из фиалок, капель росы, эльфов и других предметов, – он спустился вниз с рисунком в руке; и, объявив Каролине, – а та сидела в гостиной очень печальная, озабоченная, с бледненьким лицом и красными глазами, и было ей никак не до рисунка, хотя бы и самого распрекрасного в мире, – так вот, объяснив ей, что намерен внести в ее альбом «скромный образец сваво йискусства», бедняга Фитч только собрался вклеить рисунок при помощи камеди (что художники делают очень ловко), как вдруг ему попалась на глаза страничка альбома, на которой пристроились несколько засушенных фиалок и… его собственные стихи за подписью Джорджа Брэндона.

– Мисс Каролина… мисс Ганн, сударыня! – закричал Фитч таким голосом, что юная девица встрепенулась среди глубокой своей задумчивости и сказала с раздражением:

– Боже мой, да что такое?

– Эти стихи, сударыня… об увядшей фиялке… слово в слово, милосердное небо! До единого слова! – взревел Фитч и подошел ближе с альбомом.

Она поглядела на Фитча рассеянным взглядом, увидела фиалки, протянула руку и взяла их.

– Вы знаете, мисс Ганн, кто автор «Увядшей фиялки?»

– Автор кто? Знаю, конечно: Джордж! – Назвав имя, она разразилась слезами; и, растерев в пыль засохшие цветки, зарыдала и вышла из комнаты.

Милая, милая маленькая Каролина! Влюблена всего лишь два месяца, а уже узнала любовные горести!

Не от недостатка опыта – мне не раз случалось загораться благородной страстью любви за сорок лет, истекшие со времени, когда я был двенадцатилетним мальчиком (читатель может теперь довольно точно угадать мой возраст) – не по недостатку, говорю я, соответственного опыта я неспособен описывать шаг за шагом ход любовной интриги; напротив, я вполне уверен, что мог бы, если б захотел, сочинить самые удивительные и душераздирающие libros amoris:[38] тем не менее какое-то смутное чувство постоянно мешает мне развивать такого рода сюжеты, что я приписываю враждебной робости и стыдливости, которые не позволяют мне распространяться о предмете, заключающем в себе нечто священное – те тайны, какие честный человек, хотя и посвященный в них, разглашать не станет.

Если такая вот робкая застенчивость и стыдливая щепетильность не дают человеку вторгаться в дом даже честной любви и предлагать публике – по стольку-то гиней или шиллингов за страницу – благочестивые чувства какой-нибудь нежной четы, которая целомудренно и по законному праву занимается вздохами, заглядыванием в глаза, пожиманием рук, поцелуями (ведь именно такими внешними проявлениями, сколько я знаю, выражает себя любовная страсть), – если человек, говорю я, не склонен пускаться в описание невинной любви, то ему вдвойне претит описывать преступную; и меня всегда как-то отталкивало искусство таких гениальных писателей, как Руссо и Ричардсон, которые могли с таким обидным тщанием живописать все горе и душевную борьбу Элоизы и Клариссы, все злые ухищрения и победы негодяев, подобных Ловласу.

В нашей повести мы имеем своего негодяя Ловласа в лице человека, назвавшегося Джорджем Брэндоном, и милое, нежное, невинное, податливое создание, на котором он испытывает свое дьявольское искусство; и сочувствует ли публика его героине или нет, автор, со своей стороны, может только сказать, что он искренне любит и уважает бедную маленькую Каролину и не имеет ни малейшего желания вдаваться в скучные, томительные и неблаговидные подробности сближения между нею и ее возлюбленным.