В бой идут одни штрафники

– Не могу представить, что у этих сукиных сынов есть матери. – Сороковетов шел впереди. Он то и дело останавливался и поглядывал на понуро идущего следом за ним летчика. – И они их тоже любят. И в письмах пишут: дорогая мамочка… Или что-то в этом роде.

– Нечто подобное они думают о нас, – сказал Воронцов.

– Это точно. Кто в плену был, такое рассказывают…

– Я в оккупации был, знаю. – Обычно неразговорчивый Астахов выплюнул изо рта травинку, поправил ремень винтовки. – Поедят и тут же в сад выходят, под яблонями присаживаются… А один все время пристраивался прямо возле крыльца. Мы жили в бане, под горкой. Вся семья там ютилась целый год. А бабка Груня ходила печку топить. Только ей они в дом ходить разрешали. Она их не боялась. Бабке девяносто три года. Ходила всегда с палочкой. И вот раз увидела этого ганса, который опять возле крыльца пристроился. Подошла да и толкнула тросточкой. Немец равновесия не удержал и сел на свою кучку…

Никто не засмеялся. Молча смотрели на стриженый затылок летчика, на его ухоженные руки, которые не знали ни саперной лопаты, ни ружейного масла.

– Товарищ лейтенант, вы хотите все это сдать? – Сороковетов кивнул на планшет.

Воронцов достал шоколад. Две плитки протянул Сороковетову:

– Раздели на всех.

Начатую плитку протянул пилоту. Тот посмотрел с недоверием, но потом взял свой шоколад и сунул в карман. Воронцов подумал: не голодный. И вспомнил дорогу на Рославль, колонну военнопленных, пыль, пропахшую мочой… Той дорогой прошли уже тысячи. Однажды к их колонне присоединили новую группу. Человек сто, может, даже побольше. Но вначале их выстроили на обочине, и трое немцев с жандармскими бляхами на груди прошли вдоль шеренги, выдергивая из нее командиров, евреев и всех, кто им не нравился. Прежде чем поставить обреченных к воронке, жандармы их тщательно обыскали. Группа была захвачена накануне вечером во время неудачной атаки.

Привезли их на грузовиках, на которых немцы возили к передовой боеприпасы и продовольствие. И поэтому в карманах обреченных немцы находили, кроме всего прочего, и сухари. Немцы выворачивали карманы, забирали сухари и тут же их грызли. А через пять минут прикладами согнали к яме и всех прикончили выстрелами из пистолетов в затылок. Немцы стреляли из трофейных пистолетов, наших ТТ. Видимо, это доставляло им удовольствие. Они торопливо перезаряжали новыми обоймами и продолжали стрельбу. Это были не жандармы и не СС. Ни рун, ни блях Воронцов не видел. Простые солдаты – вермахт.

Никогда никому лейтенант об этом не рассказывал. Ни Зинаиде, ни Нелюбину. Зачем? Кондратий Герасимович и сам многое пережил. Зинаида… Она привела его на хутор с дороги. Вымолила у конвоиров. Время прошло, состав роты поменялся несколько раз. Те, с кем Воронцов и Нелюбин пришли в ОШР, с кем прорывались через линию фронта, уже давно выбыли. Кто по списку безвозвратных потерь, кто в госпиталь, кто переведен в обычную стрелковую роту. И никто теперь, кроме ротного, замполита Каца, оперуполномоченного контрразведки «Смерш» лейтенанта госбезопасности Гридякина и лейтенанта Нелюбина не знал, что год назад Воронцов, тогда еще курсант Подольского пехотно-пулеметного училища, скрывался от жандармов и полицейских патрулей в лесах по ту сторону фронта. Никто ему о прошлом не напоминал. Лишь старший лейтенант Кац иногда пристально смотрел на Воронцова, будто решая, задать ему давно заготовленный вопрос или подождать еще немного.

С замполитом отношения у взводного так и не сложились. Хотя и явной неприязни не было. Воронцов занимался взводом. Кац ему дорогу не заступал. Воронцов назначил агитатором командира отделения бронебойщиков сержанта Марченко, который читал бойцам передовицы, проводил политинформации и доводил до личного состава взвода все, что рекомендовал замполит роты. Марченко к поручению относился с рвением. И Кац появлялся во взводе редко. Взводный чувствовал, что общение с штрафниками его взвода не доставляло удовольствия и замполиту.

Сороковетов ломал шоколад и совал коричневые кусочки в протянутые руки бойцов.

– Товарищ лейтенант, – сказал он, – вот ваша доля.

Воронцов оглянулся. Кусочек шоколада, который протягивал ему минометчик, был значительно больше тех, которыми он наделил остальных бойцов.

– Спасибо. Можешь взять себе, – сказал он.

Когда вышли к траншее, Сороковетов снова заволновался и сказал:

– Товарищ лейтенант, спрячьте пистолет. Ротный увидит, заберет. Это ваш трофей.

– Когда-то у меня уже был немецкий, «парабеллум». Я его потерял. – Воронцов вытащил «вальтер» и, разжав пальцы, некоторое время смотрел на него. – Этот тоже ничего. Полегче.

– Спрячьте. Мы скажем, что у него не было оружия.

Воронцов засмеялся и снова сунул пистолет за ремень.

Солодовников выслушал доклад. Осмотрел содержимое планшета. Повертел в руках карту с нанесенным маршрутом полетов. Задал летчику несколько вопросов. Ротный чувствовал себя победителем. Радовало, что у него оказался такой хороший переводчик. Должно быть, не хуже, чем в штабе полка. Пленный оказался лейтенантом Люфтваффе, имел Железные кресты I и II класса.