В бой идут одни штрафники

Пуля сделала облет передовых окопов противоборствующих сторон. Пошныряла между сосен, пробила гимнастерку на плече зазевавшегося гвардейца, и тот кубарем полетел на дно траншеи. Его тут же подхватили товарищи, уложили на подстилку из сосновых лапок, разорвали гимнастерку и начали бинтовать рану. Чтобы не быть несправедливой, пуля тут же метнулась назад и, обгоняя стаю крупнокалиберных коллег, выпущенных из-под сгоревшего Т-IV, пробила плечо немецкому наблюдателю. Вместе с товарищем, который сидел со снайперской винтовкой, готовой к стрельбе, наблюдатель пробрался в полуразрушенную водонапорную башню еще затемно. Они сделали в это утро всего два выстрела и один теперь, когда солнце перевалило за полдень и парило затылок. И сразу же после третьего выстрела пуля хлестнула по руке наблюдателя, переломила кость и ударила в грудь чуть ниже нашивки в виде белого орла с раскинутыми крыльями. Русский снайпер медленным движением сполз в ложбинку, потянул за собой винтовку и замер. Некоторое время он не двигался. Прошло несколько минут, и он шевельнулся, поднял голову, осмотрелся, перезарядил винтовку. Это был немецкий «маузер» довоенной модели без оптики, с простым прицелом.

Глава седьмая

Ночь прошла спокойно. А утром Воронцова разбудил часовой и доложил, что видел, как бойцы Долотенков, Голиков и еще двое, с шинелями и винтовками, прошли по ходу сообщения в сторону тыла:

– Я спросил Голикова, куда он? Ответил, что в уборную, что живот, говорит, прихватило. Из уборной они не вернулись. Пошел посмотреть, а там – никого. И роса сбита в сторону леса. Тропинкой. След в след пошли, товарищ лейтенант.

Воронцов смотрел на часового, на его перепуганное лицо. Тот, конечно, все уже понял.

– Ушли они, товарищ лейтенант, – будто сомневаясь, что взводный проснулся, торопливо повторил часовой. – К немцам. Или в лес. И Голиков с ними…

Воронцов растолкал вестового:

– Быличкин, живо к Численко. Скажи: ушли блатные, четверо. Пусть возьмет десять человек, самых надежных, с автоматами, и – ко мне.

Пока Воронцов подматывал портянки и затягивал ремень, Численко и десять автоматчиков уже стояли в траншее. Сержант обходил их, дергал за ремни, проверял снаряжение.

– Долотенков ушел. Увел еще троих. Часовой видел их. След от нужника ведет к лесу. Туда, где мы летчика ловили. Приведи их, Численко. Если окажут сопротивление, стреляйте на поражение. Голикова жалко. Не уберегли мы с тобой парня, Иван. Я – к ротному. Надо докладывать.

Численко вернулся через три с половиной часа. Впереди шли связанные одной веревкой трое блатных и Голиков. Винтовки их несли бойцы. Всех тут же повели в штаб полка. Спустя еще два часа из штаба полка прибыла полуторка с расхлябанными бортами, побитыми осколками. Из кабины вылезли лейтенант Гридякин и незнакомый капитан. Охранники с синими кантами на погонах открыли задний борт и выбросили на дорогу беглецов со связанными за спиной руками.

Всех взводных через полчаса вызвали на НП командира роты. Туда же привели часового, стоявшего на посту в момент ухода группы Вени-Долото в лес, и сержанта Численко. Лейтенант Гридякин по очереди вызывал их в землянку. Опрашивал, записал.

– Что им будет? – спросил Воронцов, когда Гридякин отодвинул от себя исписанный лист и закурил «Герцеговину Флор».

– Что будет, что будет… А ты как думаешь? Вот сейчас подложу свои бумажки, и все. Приговор я на них уже привез. Показательный расстрел перед строем. – Гридякин прислушался к дальней канонаде. – Под Белгородом наступление началось. Слыхал?

– Кац довел до сведения. Когда мы пойдем?

– Пойдем. Пойдем и мы. Представляешь, если бы они ушли с концами? К немцам.

– Меня бы рядовым во взводе оставили, – усмехнулся Воронцов.

– Не только тебя. – Гридякин жадно затягивался. Папироса таяла на глазах. – Но как с ними этот… – Гридякин заглянул в бумаги. – Голиков оказался?

– Приблатнился.