В бой роковой...

Из Казани пришла грустная весть: полиция разгромила партийный комитет. Петров не находил себе места, думал, как восстановить большевистскую организацию, и, в связи с окончанием срока ссылки, отправился туда.

Первая разлука с женой. Он понимал, что ей будет нелегко — ждали второго ребенка, и был глубоко тронут стойкостью и мужеством Шуры-Снежинки. Не заплакала при проводах, лишь печальным взглядом просила быть осторожным, словно предчувствуя беду.

В Казани Александр не успел много сделать — призвали в армию, отправили на японский фронт. Но подпольщик — всюду подпольщик. Он энергично повел антивоенную агитацию среди солдат, попал на скамью подсудимых — посадили в тюрьму.

Вернулся в Архангельск после поражения первой русской революции, когда с дочкой Катей уже играл сын Володя. Снежинка к тому времени тоже стала подпольщицей. Александр Карпович пришел в изумление, когда узнал, что она в 1907 году спасла архивы, деньги и даже оружие Архангельского подпольного комитета партии.

— Какая же ты у меня умница!

Шура счастливо улыбнулась:

— С кем поведешься, от того и наберешься, родной мой!

За эти годы судьба сводила и разводила его с Сапрыгиным, которого полиция то в ссылку отправит, то в тюрьму бросит. Работал он слесарем на казанском пороховом заводе, писал корреспонденции в «Правду» и местные газеты. Последний раз они встречались в пятнадцатом году. Тогда у Сапрыгина закончился срок ссылки, но порадоваться не пришлось. Жена его, не выдержав мук жизни, тяжело заболела и скончалась.

С четырьмя детьми Сапрыгин остался на Печоре. До него там Калмыков на лесопильном заводе «Стелла Поляре» создал социал-демократический кружок, а Николай организовал такой же кружок в Устьцильме, где политссыльные основали артель — нечто вроде коммуны. Оттуда он и прибыл теперь сюда, в Архангельск.

— Да, Коля, четверть века провели мы с тобой в подполье и ссылке, — задумчиво произнес Петров. — Думали: все! Ан нет. И года не дали пожить вольно. Что ж, не согнемся и ныне. Ведь мы федосеевцы, из одного гнезда с Лениным орлиный полет начали.

— У тебя, Саня, своя подпольная группа, семейная. Пять человек. Включай и меня шестым.

Вспомнили давние ленинские советы, не потерявшие и теперь своей значимости: нужны устроители конспиративных квартир, распределители литературы, листков, нужны люди, следящие за шпионами и провокаторами, организующие хранение литературы.

— В общем, Саня, снова «в бой роковой мы вступили с врагами». Помнишь, как в Казани высмеивали холопов-интеллигентов, сравнивали их с горьковской вороной, которая надоедливо распиналась в роще:

Карр!.. В борьбе с суровым роком
Нам, ничтожным, нет спасенья...
Карр!.. Страшны удары рока!..
Мудрый пусть им покорится...

— Помню. И песню Чижа из того же рассказа Горького в пику им приводили:

 Я слышу карканье ворон,
Смущенных холодом и тьмой...
Я вижу мрак, — но что мне он,
Коль бодр и ясен разум мой?..
За мной, кто смел! Да сгинет тьма!
Душе живой — в нем места нет.
Зажжем сердца огнем ума,
И воцарится всюду свет!..

Продекламировав, тот и другой довольно улыбнулись: не забыли еще старого текста! Александр, вдруг посерьезнев, сказал:

— Сейчас, Николай, нам надо подать такой же голос против воронья, каркающего о примирении с захватчиками. Нужна борьба, нужен бой роковой. Роковой... Веками выражались этим словом безысходность и обреченность. Революционеры вложили в него иной смысл. Наполнили оптимизмом, глубокой верой в неизбежный процесс общественного развития. И песня наша зовет в роковой, победный бой!..

Утром Катя пришла с недоброй вестью: среди арестованных оказался и Сергей Закемовский.

— Какая досада! — расстроился Александр Карпович. — Уже второй раз его берут. Горяч парень. Говорил я ему об этом.

Друзья молча заходили по комнате. Глядя на них, Александра Алексеевна думала: не скоро отвыкнут они от тюремной привычки мерить шагами камеру.

НЕВИДИМЫЕ ГЕРОИ

Не новичок в подполье, знающий, что в любой час можно оказаться за решеткой, Закемовский тем не менее был схвачен самым неожиданным образом. Даже в первый арест не было такой неожиданности, как теперь. Тогда он попал в ту волну арестов, которая катилась под знаком «хватай всех большевиков и членов Советов», но в тот же день легко выкрутился.