В боях за Молдавию. Книга 3

Но вот вспыхнули и рухнули на землю один за другим два мессершмитта. Возле Александровки мой самолет резко вздрагивает, снаряды рвутся в кабине, появилось пламя. Громадным усилием воли я выровнял перешедший в штопор самолет. Перед глазами поплыли круги…

…Очнулся я в военно-полевом госпитале в Полтаве. В комнате, где я находился, лежало восемь тяжело раненных летчиков. Это был немецкий лагерь для военнопленных. Я очнулся от сильной боли в позвоночнике и голове. Очень болела и левая нога. В палате стояла гробовая тишина.

Через час в палату вошли немцы, одетые в белые халаты. Один из них на чистом русском языке начал задавать вопросы, но я, как и другие советские летчики, упорно молчал.

Потом к моей кровати подошел другой немец и заговорил на украинском языке, приглашая меня во власовскую армию. Это продолжалось несколько дней подряд, но никто из советских летчиков не изменил своей Родине. Молчание мужественно переносящих страдания, израненных людей взбесило гитлеровцев. Раненых летчиков сбросили с кроватей и жестоко избили, посрывали бинты.

Ночью несколько человек в палате умерло, так и не попросив у фашистов пощады. А наутро всех, которые хоть немного передвигались, повели на казнь.

Последний раз потребовали подписать документ о переходе во власовскую армию. Гробовое молчание встретило слова фашиста. Автоматная очередь рванула воздух, рядом со мной упали, сраженные выстрелами раненые летчики. Потом эсэсовцы зажгли барак бутылками с горючей смесью, бросив в огонь и трупы убитых. Но из горящего барака не раздались крики о пощаде. Коммунисты умирали как герои.

…Долго мучился я в лагере для военнопленных. Родная мать не признала бы во мне своего Ванюшу. Изможденный, худой, я еле передвигал ноги, а по ночам мучили незаживающие раны, которые начинали гноиться.

Страшно мучил и голод. А немцы каждый день вызывают на допрос, вербуют для службы в армию предателей Родины.

Однажды меня, раненого, привели в палату. Здесь все сверкало чистотой, чувствовалась рука русского врача, который пытался хоть как-нибудь облегчить страдания советских воинов.

Эсэсовцы силой уложили меня на операционный стол, немецкий врач сделал мне укол в правую руку. Через некоторое время приятная усталость разлилась теплой волной по всему телу. Я крепко уснул. А гитлеровские изверги в этот момент и вырезали мне правый глаз. Очнулся я от страшной боли. Жизнь потеряла для меня всякий смысл, хотелось скорее умереть.

Но чудовищная гибель соратников по оружию придавала мне энергию и силу, звала к расплате. И я жил, терпя невыносимые физические и душевные муки.

Разыскал патриотов, которые создали в лагере подпольную организацию. Началась подготовка к побегу. А тут еще немцы забросили в лагерь своего агента, который подбивал военнопленных к побегу, пытаясь напасть на след подпольной организации. Но все попытки его оказывались тщетными. Правда, он «организовал» побег 20 военнопленных, которые вскоре были пойманы недалеко от лагеря и повешены на телеграфных столбах в Полтаве.

Мысль о побеге ни на минуту не покидала меня. И такой случай вскоре представился для многих военнопленных.

Стояла сырая осенняя ночь. Глухо завывал ветер, пронизывая барак насквозь. Под ударами осеннего ветра скрипели деревянные стены ветхих бараков. Кругом обманчивая тишина.

Только прожектора на вышках осторожно рыскали по темным закоулкам грязного лагеря.

Ночью раздалась сирена. В ворота лагеря въезжали машины. Большинство пленных посадили на машины, и они двинулись в сторону Кременчуга. Кто-то сказал: «В крематорий». Раскисшим от непогоды шляхом эшелон смерти выехал в поле. Не видать ни зги.

В дороге созрел смелый план действий. В кузове с 30 советскими военнопленными сидел вооруженный автоматом полицай. В кабине рядом с шофером еще один. Машины шли с потушенными фарами. Дождь, словно сетка, висел в воздухе, машины начали буксовать. Когда однажды очень сильно тряхнуло машину на ухабе, пятеро военнопленных, самые сильные из всех, навалились на полицая и задушили его. Выбросив труп в грязь, мы с товарищами выбрались из машины. Быстро достигли спасительного леса. Ушла вся пятерка, которая убила полицая. Когда все собрались, разбились на две группы.

Мы вместе с Сашком и Виктором поспешили на восток: ночь длинная, а путь далек, нужно спешить. Редко доводилось нам ночевать под крышей. Голодные, изможденные, с воспаленными ранами, брели мы на восток. Саше стало совсем плохо. У него началась гангрена.

— Хватит, хлопцы, со мной мучиться. Идите сами. А я тут…

Но мы вдвоем с Виктором несли его. Так на руках и умер. Вырыли могилу между двух берез, и остался Сашко под незнакомыми звездами. А вскоре темной ночью отстал и Виктор.