В боях за Октябрь

С такими клеветническими лозунгами на зеленых знаменах кинулись муссаватисты, офицеры, агенты помещиков и буржуазии в крестьянские массы Карабаха и Закаталлы после своей неудачи в городке. В их руках было оружие, пожалуй посильнее агитации — вековая и крепкая бытовая и религиозная дисциплина, при помощи которой они держали столетиями в подчинении рабов-бедняков.

Запылали в восстании, которым руководил весьма способный военный человек Нури-паша [9], весь Карабах от Евла-ха и Барды до Агдама и Шуши, а на севере — Нуха, Ках-Ингилой и Закаталлы.

Части Красной армии вышли из ганджинского боя не только с большими людскими потерями, потому что повстанцы напали на сонных красноармейцев, стреляли из-за угла, но, что еще хуже, они получили удар политический. Красноармейцы на время потеряли чутье революционной обстановки, не смогли вдруг разобраться в сложных и новых для них событиях, не понимали причины озлобления. Ведь они шли не с войной и завоеваниями, а с братской революционной помощью против иностранных и своих угнетателей, и вдруг…

Начались разговоры о том, что здесь национальные интересы стоят выше классовых, что в красноармейцах, как и во всех русских, видят непримиримого врага, что здесь нет почвы для революции. Говорили о том, что надо уходить отсюда, махнув рукой на мусульман — пусть устраиваются, как хотят, как как революции не нужны завоевания и порабощения.

Такие настроения и разговоры еще больше усилились, когда красноармейские части из Ганджы перебросились в Карабах и увидали перед собой уже нелавочников, а крестьян-бедняков под тем же контрреволюционным зеленым знаменем.

Части Красной армии вышли на рубеж реки Тертер. Когда мы с тов. Левандовским ехали от Евлаха по долине на Барду, то местность имела мрачный вид. Аулы[10] были заброшены, пустынны, местное население все ушло, поголовно с домашним скарбом и семьями в горы.

В красноармейских частях было сумрачное, невеселое настроение. Бойцы 32-й, а особенно 18-й Кубанской дивизии говорили нам о своих сомнениях примерно так:

— Здесь революции пока нет, нас мусульманы не понимают, ненавидят, видят в нас завоевателей… Делать здесь революцию мы не можем, да мы ведь не подрядчики, у себя ее устроили и отстояли. Пусть мусульмане сами ее делают. Если революция здесь начнется, мы с радостью поможем по-братски трудящимся; если же нет для нее основы, то надо прекращать эту бесцельную войну.

Красноармейцы были по-своему правы. Мы прекратили на время боевые действия, остановив части на реке Тертере. Надо было ждать, пока не выдохнутся остатки клеветнической агитации, пока крестьяне сами не поймут своих революционных задач и не поднимутся против ханов, беков, мулл и офицерства.

Тов. Нариманов и ЦК Азербайджанской коммунистической партии одобрили наши действия, согласились с тем, что положение очень трудное, и принялись, не покладая рук, за работу. Лучшие партийцы-тюрки, почти все наркомы и члены ЦК были двинуты в Карабах.

Наша военная ставка в Евлахе и Барде потеряла свой чисто военный вид. Приезжали, размещались все новые группы бакинских рабочих и руководящих товарищей. Здесь же в помещении Реввоенсовета совещались, работали. Отсюда уходили в тыл к неприятелю в гущу крестьян. Приходили оттуда, приводили отдельных агитаторов, а то и целые возвращающиеся аулы. В походной военной типографии заработали тюрки-наборщики. На заседаниях Реввоенсовета постоянно можно было видеть то Буниат-Заде, то Караева, то Ильдрыма, то Султанова[11].

Военный аппарат, как и в Питере в Октябрьские дни, растворился в родной рабочей революционной среде. Дружно и согласно заработала партия, печать, сами массы, революционная армия. Вспоминались прошедшие дни восстаний и боевой страды в Питере, в Донбассе, Ростове.

Воззвания, написанные нами сообща и переведенные на тюркский язык тов. Буниат-Заде, рассыпались летчиками над Агдамом и всюду в тылу восставших.

Обстановка нам покровительствовала. Скрывшийся из Агдама, тов. Багиров[12]благополучно добрался к нам при помощи старика Джамаля [13]. Он сообщил нам обстановку и между прочим передал об аресте и заключении в Шутинскую тюрьму ряда наших товарищей, в их числе сочувствовавшего и помогавшего нам агдамского муллу. Нури-паша скрывал от населения арест этого очень уважаемого муллы, мы же наоборот поторопились известить агдамцев об этом летучками с аэропланов. Наши разъяснения о том, что Нури-паша защищает мусульманскую религию лишь постольку, поскольку она помогает помещикам в закабалении трудящихся, произвели громадное впечатление на агдамцев. Они толковали об этом беспрерывно, требовали объяснений от Нури-паши. Этот маленький случай сослужил нам большую службу, потому что арест агдамского муллы, слывшего в населении, за святого, прямо сказать, подорвал всю религиозную агитацию белых.

Следует упомянуть еще и дело с мечетью в Барде, которое тоже сыграло нам на руку.