В Большом театре и Метрополитен-опера. Годы жизни в Москве и Нью-Йорке.

Играя премьеру гастролей в полупустом театре Национальной оперы Будапешта (как нам объяснили, билеты на премьеру были распределены между партийными «товарищами» высокого ранга, на спектакль не пришедшими) все волновались и думали в тот вечер больше о будущей премьере в Вене.

Во время этой первой части наших гастролей, в один из выходных дней нам объявили, что всех повезут в Вышеград – живописное место над Дунаем километрах в пятидесяти северо-западнее Будапешта. Там, гуляя по аллеям я случайно услышал возбуждённые голоса: «Да кто его пустит?», «Ну, это пока неизвестно…», «И не надо, пусть сидит!». – и увидел группу во главе с Муромцевым, который и заключил дискуссию: «Как начальство решит, так и будет!» Я вскинул свой фотоаппарат и сделал снимок. Речь шла о том, что Ростроповича, похоже не хотели выпускать на гастроли в Вену.

По приезде в Вену начались репетиции «Бориса Годунова» и «Пиковой дамы». Поползли слухи, что Ростроповичу готовят замену. Через два дня, придя в отель после репетиции, я услышал, наконец, по радио самую волнующую новость наших гастролей: «Двадцать минут назад в Вену прилетел всемирно известный виолончелист и дирижёр Мстислав Ростропович. До последней минуты было неизвестно, получит ли он разрешение на поездку в Вену для дирижирования оперой Прокофьева «Война и мир». Ростропович сказал несколько слов встречавшим его корреспондентам: «Я рад, что буду иметь возможность дирижировать бессмертной партитурой Прокофьева перед венской публикой».

А на следующий день мы узнали, что Ростропович заболел, у него поднялась температура (вероятно, это был результат пережитого). Через день он пришёл на первую репетицию.

Проходя через комнату для оркестрантов, он своим появлением вызвал смятение – многие стали рассматривать с преувеличенным вниманием свои инструменты, искать что-то в сумках. Картина почти всеобщего страха была впечатляющей. Быть может, погруженный в свои мысли Ростропович и не заметил этого. На его пути оказался я один, и мне было бы очень стыдно вести себя так, как мои коллеги. Я осведомился о его здоровье, пожал ему руку и пожелал успеха.

В день премьеры «Войны и мира» венская публика устроила овацию маэстро и приветствовала его стоя. Какой контраст в отношении к всемирно известному артисту здесь и дома!

* * *

В обоих городах премьерным спектаклем был «Борис Годунов». Юрий Симонов начал дирижировать им ещё с первого своего сезона в театре в качестве главного дирижёра.

Надо сказать, что к этой работе он, как видно готовился давно и очень серьёзно. Было заметно, что в этой опере Симонов чувствовал себя вполне уверенно и имел свой собственный ясный исполнительский план.

Вероятно, опера «Борис Годунов», наряду с «Псковитянкой», была одной из главных исполнительских удач Симонова за все годы его работы в Большом театре. Многие моменты иногда казались какими-то необычными по характеру и темпам. Однако, при внимательном рассмотрении текста, в большинстве случаев можно было согласиться с изменениями, внесёнными Симоновым в исполнение этого гениального сочинения. Во всяком случае, даже и не соглашаясь с ним, следовало признать, что из всех его находок, практически ничто не шло вразрез с музыкой или в ущерб ей. Симонов прекрасно спланировал драматические вершины каждой сцены – как по тексту, так и по музыке. Как и всегда, он очень хорошо ощущал важность и значимость пауз, в частности в сцене сумасшествия Бориса. Он превосходно проводил «сцену у Фонтана» – любовный дуэт Самозванца и Марины и вообще весь «Польский акт», раскрыв в нём купюры. Кстати, для солистов дело очень облегчалось тем, что сцена с Рангони в Большом театре не шла.

Состав солистов хорошо соответствовал характерам действующих лиц. Если небезоговорочным был Атлантов в роли Самозванца, то Образцова была в той постановке исключительно эффектной в роли Марины Мнишек – как в вокальном, так и в актёрском отношении.

Роль царя Бориса исполняли Александр Огнивцев и Александр Ведерников. Огнивцев обладал превосходными вокальными и физическими данными для этой роли (и действительно внешне очень напоминал Шаляпина), но, к сожалению, его интонация была далека от совершенства – часто он ужасающе завышал – особенно на верхних нотах. Вероятно, Симонов пытался с ним работать над этой проблемой, но если и пытался, то преуспел в очень немногом – Огнивцев в любом месте своей партии мог неожиданно «хватануть» на добрую половину тона выше ноты! Так что уверенности в нём на спектакле никогда быть не могло.