В черных шатрах бедуинов

Трудно обозначить исторические рамки «золотого века» бедуинов, датировать его начало и его конец, хотя такие попытки и предпринимались. Он существует лишь в мире представлений бедуинов, в дошедших до нас преданиях. Он прославляется в произведениях устного поэтического творчества. Именно в фольклоре заключено все богатство художественных выразительных средств арабов-кочевников. Бедуины не знают живописи и скульптуры; несложны их танцы. И если отвлечься от орнаментов, которые женщины вышивают на коврах, то можно прийти к заключению, что владение словом, искусство рассказа и поэзия — главная арена показа творческого дарования кочевых народов Арабского Востока.

«Когда-то в старину… в давно ушедшие годы жил храбрый шейх…» Так или подобно этому начинают бедуины свои истории, помогающие им коротать время у ночного лагерного костра. Героические деяния прославленных вождей, мужество и храбрость разбойников пустыни, похождения злых и добрых духов — неисчерпаемые темы для бесконечных бесед под черными крышами шатров.

Свое высшее выражение поэзия бедуинов получила в «касыдах» — особой форме лирики с присущими ей строгим размером и стилем баллад. Они передаются устно от одного поколения другому на протяжении веков. Имена авторов некоторых из этих произведений дошли до нас. Многие касыды были уже сравнительно рано записаны и объединены в стихотворные сборники — «диваны».

Диапазон фольклорной поэзии кочевников чрезвычайно широк: от описаний природы до восхвалений (в том числе и собственной персоны) и любовных песен; от песни, где высмеиваются или клеймятся позором враги, до траурных песнопений, оплакивающих потерю друзей или родственников. И сегодня в шатрах бедуинов можно услышать импровизации в честь посещения почетного гостя. Певец аккомпанирует себе на «рабабе» — простом смычковом однострунном инструменте, струна которого сделана из конского волоса.

Откроем наши примеры бедуинской поэзии касыдой доисламского поэта Аль-Шанфара, где он как бы представляет себя:

Нет, я не тот плохой пастух,
Которого мучит жажда и который
Бездумно гонит скот туда, где нет воды.
И он отнимает у матери детеныша
И забирает у нее молоко.
Нет, я не тот дурак, который
На женской половине шатра
Доверчиво выбалтывает все планы.
И я не нежный кавалер, который
Бренчит на лютне, помадит волосы
И черной краской подводит брови.
Я ночи не страшусь, когда
Пустынной степью мчит меня скакун.
Могу я долго голодать, пока о пище
Не позабуду я совсем и притупится голод.
Но я скорее буду землю есть и пыль,
Чем допущу, чтоб мною гордец повелевал.
Главу, едва прикрытую платком, и грудь
Я часто подставлял расплавленным ветрам
Горячих летних дней,
Когда гадюка даже корчится от боли.
По развевающимся волосам моим,
Что гребня никогда не знают,
Гуляет ветер.
Там, куда поднялся я, скачут белые козы.
Похожи они на скромных дев в развевающихся одеждах.
По вечерам они танцуют вкруг меня,
Словно козел я, чьи ноги расставлены широко
И тяжелы рога.