В чертогах марсианских королей

Одной из причин стало осознание, пришедшее довольно поздно и которое можно свести к вопросу: «Что, черт побери, я здесь делаю?» На этот вопрос следовало ответить другим: «Что, черт побери, я стану делать, если уйду?»

Я стал единственным гостем, единственным за семь лет, кто пробыл в Келлере дольше нескольких дней. Я размышлял и об этом. Я не был достаточно силен или уверен в собственном мнении о себе, чтобы увидеть это как что угодно, кроме как недостаток во мне, а не в тех, других. Очевидно, я был слишком легко удовлетворен, слишком благодушен, чтобы увидеть недостатки, которые увидели другие.

Это не обязательно должны были быть недостатки в людях Келлера или в их системе. Нет, я слишком их любил и уважал, чтобы так думать. То, что они создали, безусловно, максимально приближалось, как никто и никогда не создавал в этом несовершенном мире, к разумному и рациональному образу существования людей без войн и с минимумом политики. В конце концов, два этих старых динозавра – единственные открытые людьми способы, как быть социальными животными. Да, я вижу войну как образ жизни с другими: навязывание другим своей воли на условиях настолько недвусмысленных, что оппоненту остается или покориться тебе, или умереть, или вышибить тебе мозги. И если это решение для чего-либо, то я лучше буду жить без решений. Политика ненамного лучше. Единственный довод в ее пользу – ей иногда удается заменить кулаки разговорами.

Келлер был организмом. Новым способом установления отношений, и он, похоже, работал. Я не проталкиваю это как решение всех мировых проблем. Возможно, такое способно работать только для группы с общим личным интересом столько же связывающим и редким, как глухота и слепота. Не могу представить другую группу, чьи потребности настолько же взаимозависимы.

Клетки этого организма прекрасно сотрудничали. Организм был силен, процветал и обладал всеми атрибутами, используемыми для определения понятия «жизнь», кроме способности размножаться. Это и могло быть его фатальным недостатком. Я определенно видел семена чего-то, созревающего в детях.

Силой организма было общение. Обойти его было нельзя.

Без развитых и невозможных для фальсификации механизмов общения, встроенных в Келлер, он пожрал бы самого себя из-за мелочности, ревности, собственничества и десятка иных «прирожденных» людских дефектов.

Основой этого организма было ежевечернее Общение. Здесь, после ужина и пока не наступало время ложиться спать, все разговаривали на языке, на котором фальшь была невозможна. Если назревала проблема, она сама себя проявляла и решалась почти автоматически. Ревность? Неприязнь? Какая-то мелкая болячка, которую ты неправильно лечишь? Ты не мог скрыть это на Общении, и вскоре все собирались вокруг тебя и лечили тебя любовью.

Это работало наподобие лейкоцитов, собирающихся вокруг заболевшей клетки, но не для того, чтобы ее уничтожить, а чтобы вылечить. Казалось, нет проблемы, которую нельзя решить, если атаковать ее достаточно рано, а при использовании Касания соседи узнавали о ней раньше тебя и уже работали, чтобы исправить неправильное, исцелить рану, улучшить настроение, чтобы ты смог над этим посмеяться. Во время Общений много смеялись.

Некоторое время я полагал, что испытываю чувство собственника по отношению к Пинк. Знаю, что поначалу оно было слабым. Пинк была моей особой подругой, она помогла мне в самом начале, и несколько дней я мог разговаривать только с ней.

Ее руки научили меня языку жестов. Знаю, что ощутил пробуждение территориальности в первый раз, когда она лежала у меня на коленях, а другой мужчина занимался с ней любовью. Но как раз такие сигналы келлериты считывали безошибочно. Он прозвучал как сигнал тревоги у Пинк, у мужчины и у людей вокруг меня. Они успокаивали меня, обласкивали, говорили на всех языках, что все хорошо, не надо стыдиться. Потом тот мужчина начал любить меня. Не Пинк, а мужчина. Наблюдательный антрополог набрал бы здесь материала на целую диссертацию. Вам доводилось видеть фильмы о социальном поведении бабуинов? Собаки тоже так поступают. Да и многие самцы млекопитающих так делают.

Когда у самцов начинается битва за доминантность, более слабый может снизить агрессию, уступив, поджав хвост и сдавшись. Я никогда не ощущал себя настолько разоруженным, чем когда тот мужчина уступил объект нашего конфликта желаний – Пинк – и обратил внимание на меня. Что я мог сделать? И я засмеялся, и он засмеялся, и скоро засмеялись все, и на этом территориальности пришел конец.

В этом суть того, как в Келлере решали большинство проблем «человеческой натуры». Нечто вроде восточных единоборств: ты уклоняешься, увертываешься от удара таким образом, что агрессия нападающего уходит в пустоту. И повторяешь, пока нападающий не понимает, что его исходный натиск не стоит потраченных усилий, и вообще смотрится очень глупо, когда ему никто не сопротивляется. И очень скоро из Тарзана он становится Чарли Чаплином. И смеется.