В чертогах марсианских королей

Я не нашел никого, с кем разделил бы свою жизнь. Для этого была только Пинк, она и вся ее семья, и нас разделяла пропасть, которую я не осмеливался преодолеть. Я не смел даже думать о ней слишком много. Это было бы слишком опасно для моего равновесия. Я жил с этим и сказал себе, что такой уж я есть. Одиночка.

Годы катились, подобно гусеничному трактору в Дахау, вплоть до предпоследнего дня тысячелетия.

В Сан-Франциско устраивали большую тусовку, отмечая встречу двухтысячного года. И кому какое дело, что город медленно разваливается, что цивилизация распадается в истерию? Давайте устроим вечеринку!

Я стоял на дамбе через залив Золотые Ворота[6] в последний день 1999 года. Солнце садилось в Тихий океан, на Японию, которая оказалась более-менее прежней, но пропитанной неосамурайским духом в квадрате и в кубе. За спиной первые заряды фейерверка в честь холокоста устремились в небо, создавая празднество, с которым соревновалось пламя горящих зданий – это социальные и экономические бомжи отмечали событие по-своему. Город содрогался под тяжестью нищеты, стремясь рухнуть по трещинам какого-нибудь подкоркового разлома Сан-Андреас. А в моем сознании мерцали орбитальные атомные бомбы, готовые вырастить грибы, когда мы исчерпаем все прочие возможности.

Я подумал о Пинк.

И обнаружил, что мчусь через пустыню Невады, обливаясь потом и вцепившись в руль. Я рыдал, но беззвучно, как научился это делать в Келлере.

Можешь ли ты вернуться?

Я швырял городскую машину на ухабы и ямы проселочной дороги. Машина разваливалась. Она не была предназначена для поездок такого рода. Небо на востоке начало светлеть. Это был рассвет нового тысячелетия. Я сильнее придавил педаль газа, машину резко подбросило. Мне было все равно. Я не собирался возвращаться по этой дороге, никогда. Так или иначе, я здесь, чтобы остаться.

Я доехал до стены и облегченно всхлипнул. Последняя сотня миль была кошмарным сном – я гадал, не приснилось ли мне все это. Я коснулся холодной реальности стены, и это меня успокоило. Легкий снег припорошил все вокруг, серый в начинающемся рассвете.

Я увидел их вдалеке. Всех. Они стояли на поле, где я их видел перед уходом.

Нет, я ошибся. Там были только дети. Почему же мне сперва показалось, что их так много?

Там была Пинк. Я узнал ее немедленно, хотя никогда не видел в зимней одежде. Она стала выше, округлилась. Ей уже исполнилось девятнадцать.

В снегу возле ее ног играл малыш, а на руках она держала младенца. Я подошел и заговорил с ее рукой.

Она повернулась ко мне, лицо осветилось радостью, а глаза смотрели так, как я никогда не видел. Ее руки прошлись по мне, но глаза не шевельнулись.

– Я касаюсь тебя, я приветствую тебя, – сказали ее руки. – Жаль, что тебя здесь не было всего несколько минут назад. Зачем ты ушел, дорогой? Почему тебя не было так долго?

Ее глаза стали камнями в голове. Она была слепа. И глуха.

И все дети тоже. Нет, ребенок Пинк, сидящий возле моих ног, посмотрел на меня и улыбнулся.

– А где все? – спросил я, когда смог дышать ровно. – Шрам? Лысый? Зеленоглазая? И что произошло? Что случилось с тобой?

Я был на грани сердечного приступа, нервного срыва или чего-то еще.

Моя реальность грозила раствориться.

– Они ушли, – ответила она.

Само слово ускользнуло от меня, но контекст включал «Марию Целесту» и Роаноке в штате Виргиния. То, как она использовала слово «ушли», было сложным. Это напоминало то, что она говорила прежде: недостижимое, источник отчаяния наподобие того, что заставило меня убежать из Келлера. Но теперь ее слово поведало о том, что еще не принадлежало ей, но находилось в пределах досягаемости. В нем не было печали.

– Ушли?

– Да. Не знаю куда. Они счастливы. Они ***ли. Это было прекрасно. Мы смогли лишь коснуться части этого.

Мое сердце забилось от звука последнего поезда, отходящего от станции. А ноги топали по шпалам, пока поезд растворялся в тумане.

Куда делся прежний райский уголок? Мне еще не приходилось слышать сказку, в которой можно вернуться в волшебную страну. Ты просыпаешься и понимаешь, что упустил свой шанс. Ты его вышвырнул. Дурак! У тебя есть только один шанс, это мораль, разве нет?

Руки Пинк засмеялись на моем лице.

– Подержи эту часть-меня-что-говорит-ртом-с-соском, – сказала она и дала мне девочку-младенца. – Я сделаю тебе подарок.

Она протянула руку и легко коснулась моих ушей холодными пальцами. Звук ветра исчез, а когда она отвела руки, он уже не вернулся. Она коснулась моих глаз, отключила свет, и я больше ничего не видел.

Мы живем в уютной тишине и темноте.

Нажмите ВВОД

– Вы слушаете запись. Пожалуйста, не кладите трубку, пока…

Я швырнул трубку с такой силой, что телефонный аппарат упал на пол. Сам я продолжал стоять, мокрый и трясущийся от злости. Через некоторое время телефон начал издавать тот самый жужжащий звук, что они издают, когда трубка лежит не на рычаге. Зуммер этот раз в двадцать громче любого другого звука, который может обычно издавать телефон, и я никогда не мог понять почему. Как будто произошло что-то ужасное:

«Катастрофа! Трубка лежит не на рычаге!!!»