В чертополохе

— Борису Зеркалову, Борису Зеркалову! Так меня зовут. То чертов хохмач Штраймел меня Шпигельманом окрестил, — пробасил, вернее, прохрипел коренастый и плечистый водопроводчик в засаленной и еще влажной робе и широко улыбнулся. — И делов було тьфу! Отодвинул крышку, а потом задраил люк.

— А мины?

— Тьфу! Так тож самая наипростейшая противопехотная… Я ведь старый сапер. Ее установить, что тьфу! — и широко улыбнулся, и крепко, как в тисках, зажав Чегодову руку, прохрипел: — Ты, паря, хорошего мужика спас! Тебе и спасибо! А я что?

Теплая волна радости хлынула к сердцу Чегодова, с плеч свалилась какая-то тяжесть, давившая его уже много месяцев, словно наконец после стольких блужданий загорелся путеводный огонек и он вышел на дорогу.

— Так вот, товарищи! — Остапенко вопросительно поглядел на Чегодова, который одобрительно кивал ему. — И все мы будем, едри его в кочерыжку, бить фашистов и их пособников. И если что не получилось у нас сегодня, получится завтра.

— Кстати, Петро, не забудь, Энгель отправил Гната Неходу на Виртергассе, четырнадцать отдыхать! Он трус и, если его прижать, будет работать на вас, — вмешался Чегодов.

— Перед нашей группой стоит много задач, но первый экзамен выдержали. Надо помнить: никакой самодеятельности! За каждого убитого немца расстреливают наших заложников. И все-таки львовская земля должна гореть у фашистов под ногами! Все вы вольетесь в отряд… Надеюсь, и ты, Олег, будешь с нами? — обратился к нему Остапенко.

— Я должен уехать в Витебск. — Олег отвел в сторону Остапенко и, взяв под руку, вкратце рассказал о Хованском, об НТС. — А подробности нашей эпопеи расскажут тебе ребята. Просьба же такая, обязательно сообщи обо всем в Центр и передай: «Сделаю все, что прикажут, моя жизнь в их распоряжении». А пароль: «Я от Алексея Алексеевича». Сообщи, для меня это вопрос жизни и смерти! Теперь же прощай. — И обнял Петра. Потом обернулся к Бойчуку и Штольцу: — Прощай, Иван, добрый мой друг и брат, и ты, Абрам, дорогой мой человек! Трудно мне будет без вас…

— Так пийдемо разом с тобою… чи зостанься тут, шлях його трафыв! — растерянно поглядывая на всех, сказал Бойчук. Потом еще что-то хотел добавить, но лишь молча махнул рукой и уставился в сторону.

— Нельзя вам туда, ребятки, никак нельзя! Что делать? У каждого человека своя дорога. Сейчас и один в поле воин!

В ту же ночь они ушли в лес, а спустя две недели Олег пересек в районе городка Лунинец старую советско-польскую границу, не подозревая, что примерно в том же месте с 11 на 12 августа 1938 года ее перешли с группой диверсантов Колков и Бережной.

— Скажешь, из окружения, в любой хате накормят, — поучал его провожавший партизан.

В Витебск Олег прибыл уже в ноябре. Шел снежок, пушистые хлопья, порхая и кружась, падали в черную воду реки, точно в темную пропасть. Редкие прохожие безразлично скользили по нему взглядом и, когда он спрашивал, как пройти на Ветеринарную, молча указывали пальцем направление.

«Особой любезностью не отличаются!» — заключил про себя Олег и тут же вспомнил живых, общительных и вежливых горожан Львова. Потом пришел на ум последний разговор с Брандтом. 29 октября, в день его, Чегодова, выхода из тюрьмы, Брандт, намереваясь ехать в Витебск, предупреждал:

«Тридцать первого или первого выезжают из Варшавы Ширинкин и Радзевич, оба из белградского отделения. Пусть Энгель сейчас с ними поработает, а я сегодня вечером уезжаю в Витебск. Завтра-послезавтра отпустят и тебя. Буду тебя ждать в Витебске, Ветеринарная, тридцать восемь, или в больнице на Марковщине, спросишь Ксению Околову. Это сестра нашего Жоржа. Витебск — перевалочный пункт. Наверняка встретишь там не одного белградца. Но запомни, это тебе не Львов. Здесь все чаще, несмотря на расстрелы заложников, убивают полицаев и гестаповцев. В Белоруссии все охвачено настоящим пожаром восстания. И неудивительно: немцы делают глупость за глупостью. Пропаганда Сталина оказалась дальновидной, его призывы к Русскому Народу с большой буквы возымели свое действие. Поэтому и мы должны показать себя противниками фашизма, будь мудрым, как змей!… А там все утрясется. Мужичок мужичком и останется».

Вот тогда-то Олег и решил пробраться в Витебск. «Не может быть, чтобы Алексей Алексеевич не послал кого-нибудь из наших ребят. Хорошо бы Жорку Черемисова или Ваньку Зимовнова, а еще лучше Аркашу. А не будет никого, как-нибудь связь налажу или, как обещал Остапенко, отыщут меня, — думал он, поглядывая на обгорелые и разрушенные дома. — Иду, а кто знает, может, гестапо меня уже здесь поджидает, Энгель не дурак, хоть улик у него нет, но сейчас не такое время, чтобы их собирать».

Олег долго брел по тихим, безлюдным улицам Витебска и наконец остановился у большого четырехэтажного дома, поднялся по лестнице на второй этаж, постучал в дверь и прислушался: тишина!

Еще раз — и снова тишина…

Наконец он услышал шарканье шлепанцев и женский старческий голос:

— Кто там?

— Владимир Владимирович Брандт у вас живет?

— Не знаю я такого! А кто вы?

«Она не знает! До чего люди стали всего бояться».