В ЧЕСТИ И БЕСЧЕСТИИ

До всех известных событий 1826 года шли своей стороной события менее известные, и шли они в краях, где и лебеди не летают, чтобы не злить диких вайнахов, желавших с помощью аллаха трижды разрушить Россию. В январе 1826-го генерал Ермолов выдвинулся на Чечню. Его отряд выступил из станицы Червлёной и 22 января вошел в русскую крепость Грозную. Рядом с генералом находился по службе коллежский асессор Грибоедов, уже сделавшийся знаменитым своею комедией Торе от ума".

Комедия была запрещена к опубликованию, однако, благодаря Фаддею Булгарину, не убоявшемуся напечатать её отрывками в альманахе "Русская талия", просочилась в общество и была принята оным со злорадным восторгом.

Тоска у общества по всему колкому, ядовитому, подспудно разящему становилась всё более колкой, до огорчительности ядовитой и мимо разящей. Проистекала она, по-видимому, от умственных познаний, а во многих знаниях - и многия, как известно, печали. Отсюда и огорчительность. И горе от ума - отсюда же... Кажется, сам г-н Грибоедов тому доказательством: в одиннадцать лет - студент, в семнадцать - три факультета за спиной, в двадцать пять - ничему не удивляющийся и никому не верящий поэт, а в тридцать - арестант на гауптвахте Главного штаба. Конец пути.

Правда, если принять во внимание ошибку торопливых; биографов, принявших небрежный нуль с завитушкой за шестерку, то ко всем датам стремительного возмужания Грибоедова придется; прибавить по шести лет, и тогда всё становится на свои места.

Однако же и в тридцать шесть зрелых лет решётка гауптвахты, которая хоть и не тюрьма, но всё же и не пансион, не слишком притягательна к созерцанию. Вполне отчетливо рисовались сквозь неё приземлённые контуры Алексеевскою равелина.

И он бы мог? Мог, и очень даже.

На Грибоедова показали поручик князь Евгений Оболенский, полковник князь Сергей Трубецкой - номинальный руководитель мятежа, что-то не слишком внятное, однако предосудительное добавил Кондратий Рылеев, и в крепость Грозную, куда вошел генерал Ермолов, примчался, фельдъегерь Уклонский с предписанием от военного министра Татищева: заарестовать, подвергнуть обыску, с изъятыми бумагами препроводить в Петербург для дальнейшего расследования противуправительственных умышлений.

За что? Бенкендорф знал, за что. И генерал Ермолов догадывался. Дав Грибоедову час на уничтожение опасных бумаг, он ослабил замах, но уберечь от удара не мог. И никто не мог. Кроме генерального штаба полковника Ивана Петровича Липранди, друга декабристов и ярого сторонника самодержавия, ставшего незадолго до мятежных событий чиновником особых поручений при графе Воронцове.

Престранным образом Липранди оказался на гауптвахте почти одновременно с Грибоедовым. Обстоятельства его ареста таковы: 14 декабря 1825 года - демонстративный бунт в Петербурге, затем - восстание Черниговского полка; Иван Петрович в этих делах не участвует, но его имя показывает на допросе полковник Комаров, впоследствии застрелившийся; граф Воронцов с удивлением для себя вспоминает, что Липранди "и при дивизионном командире, декабристе М.Ф. Орлове не скрывал свободомышления своего, однако свободное выражение мыслей было принадлежностью не только всякого порядочного человека, но и всякого, кто желал казаться порядочным".

И вот арест. И вот крепость. Тоска и многия печали. За что? А ни за что. За райские яблоки, про которые еще надобно доказать, что они райские.

Чистые труды

Стихи, комедии, смех и слезы - всё гибло и выдыхалось в спёртой атмосфере гауптвахты, где поселились запахи и звуки, не идущие в рифму. И озарений не было. Вопросов множество, ответов спасительных нет.

Офицеров здесь, знакомых и незнакомых, содержалась немало. В первый же день его имя разлетелось по всем каменным закоулкам: "Грибоедова взяли!" Посматривали с любопытством - как поведет себя Чацкий. Иль шумите вы и только?.. Грибоедов, утапливая в шарфе недоверчивый свой подбородок, томился досужими разговорами, блуждавшими вокруг, но целившими в него.

- Ведь есть же, господа, жизнь где-то... - мечтательно говорил флотский лейтенант Завалишин.

- Такая, я имею в виду, жизнь, где как скажется, так и пишется, а как пишется, так и думается, и делается всё так, а не как-нибудь иначе. Есть?..

- Нет такого места, - отвечали ему.

- А монастырь?

- Хорош монастырь, да с лица - пустырь! - смеялись офицеры.

- Разве что на гауптвахте. Здесь как напишется, так и сделается.

"Неучтивость какая, право... - думал Грибоедов. Глухая обида теснила мысли, путала воспоминания. - Разве можно смотреть на всё со своей колокольни? Разве имеют эти люди такое право смеяться над горем?.."

Он всё пытался сосредоточиться и вспомнить, когда именно это было, что Пестель объявил: ежели их дело откроется, то он не даст никому спастись, и что чем больше будет жертв, тем больше пользы для дела. Судя по тому, как переполнены крепость, куда водили на допросы, и эта гауптвахта, Пестель, кажется, намерен сдержать свое слово.