В чём дело, Полли?

С наступлением осени дни стали короче, ночи темнее, а от колючести вечеров не спасали ни горячий чай, ни добрые книжки, ни вязанные свитера. Надд сильно расхворался и дни напролёт кашлял в кресле у камина или запирался в своей комнате. По началу Лексон пытался ухаживать за своим двоюродным дедушкой, подносил грелку и градусник и даже пытался приготовить куриный бульон. Но Надд только отмахивался. «Моя болезнь не простуда, а старость» — говорил он. Лексон, одарённый нечеловеческой проницательностью малыш, понимал это. Оттого то он так и беспокоился, потому что знал: если Надда вдруг не станет, он тоже будет обречён.

— Все эти агентства, эти шарлатаны отказываются искать мне домработников. Видите ли, из Сайленс Валлей никто не хочет здесь работать, а для жителей большого города, я слишком требователен, а жалование слишком низкое! — Старик раскачивался в кресле, грозно разбрызгивая слюни в огонь, а содержимое бокала на ковёр.

Лексон подозревал, что терпко пахнущая, оставляющая бурые пятна на ковре жидкость и стала причиной столь сварливого настроения Надда.

— Почему никто не хочет здесь работать? — спросил мальчик, подвинувшись по ближе к огню.

— В большинстве своём люди не переносят одиночество. Представляешь, каким паршивым человеком нужно быть, чтобы бояться компании самого себя? Мы боимся того, что проглядывает из нас наружу тогда, когда мы совершенно одни. Боимся, что это что-то не часть нас, но ещё больше — что всё-таки часть. Люди не созданы для тишины, в ней они сходят с ума. А здесь её, мой милый Лексон, слишком много. Слишком.

— И ты тоже боишься, Надд?

— Нет, малыш, я уже давно не чувствую ни страха, ни одиночества, ни отчаяния. Всё это — твоё наследие. Мне остались уныние, да больные суставы.

— В моей комнате совсем холодно, — пропищал мальчик, стараясь заглушить сказанное Наддом.

— Знаю. Дай мне ещё пару дней, я разберусь с отоплением. Ещё пару дней…

После этих слов старик немного покашлял, выронив бокал из рук, положил голову на плечо и захрапел. Лексон накрыл ноги Надда пледом и поднялся в свою комнату.

Дождь не прекращался уже три дня и сырость понемногу проникала в дом, оставляя подтёки на оконных рамах.

— Дома мне не позволяли выходить на улицу в такую погоду… — протянул мальчик, выводя зигзаги на запотевшем окне. — Роза говорила, что меня считали хрупким. Но это не так. Дождь не разбивает детей, как стекло. Не разбивает, говорю я вам!

Мальчик взвизгнул, зажмурился и ударил по стеклу маленьким кулачком. Стекло тут же хрустнуло, звякнуло и разлетелось по свету острыми, сверкающими осколками. Он вскочил на подоконник и вынул руку на улицу. Дождь захлестал сильнее, моментально смыв с неё кровь. Лексону же на тот момент казалось, что дождь ускорился только для того, чтобы доказать: он всё же сможет разнести его в дребезги.

— Не разобьёшь! Не разобьёшь! Подлый! Трусливый! — кричал мальчик в пустоту, раскачиваясь вперёд-назад и лишь чудом не сваливаясь вниз.

Вскоре, выдохнувшись, Лексон сел на подоконник, свесив ноги наружу. По комнате уже разлилась внушительная лужица, да и сам он порядочно промок, но не перестал нашёптывать: «Не разобьёшь, не разобьёшь…»

Когда он открыл глаза, всё ещё была ночь. Из-за сквозняка дверь постоянно скрипела и то и дело хлопала. Наверное, из-за этого шума он и очнулся. А может быть, он очнулся из-за волчьего холода или из-за того, что порезы на руке начали жечь и ныть.

— Вспышки вернулись, — тихо заключил он, нисколько не удивляясь выбитому стеклу и кровоточащей руке, и было отправился за помощью к Надду, как увидел лохматого, чёрного, такого же продрогшего, как и он сам, свернувшегося калачиком под деревом пса.

Каким-то образом его чёрные очертания не сливались с ночью. Лексон отчётливо видел и нечёсаный хвост, и ободранный нос, и, конечно, измученные глаза зверя. Он просто прятался от ливня под деревом, но Лексону казалось, что на самом деле это он и привёл дождь сюда. И что его жёлтые глаза не случайно выцепили силуэт мальчика в разбитом окне, а таинственно мерцали, приглашая выйти в ночь, приглашая приручить её там, где заканчиваются толстые стены дома.

— А может, ты пришёл, чтобы съесть меня? — размышлял мальчик, стоя уже на крыльце, не сводя взора с пса, который, казалось бы, совсем им не интересовался. Он не отпускал ручку двери, чтобы можно было в любой момент прошмыгнуть внутрь.

Постояв так какое-то время, Лексон глубоко вдохнул и спустился в увядающий под сыростью осени сад. Пёс, почувствовав угрозу, оголил острую пасть и принялся тихонечко рычать. Лексон трясся и вибрировал, но продолжал аккуратно шагать к зверю, от чего рык того становился всё громче. И вот он занёс исполосованную руку над головой пса и застыл, осознавая опрометчивость своего поступка. Пёс блеснул клыкастым оскалом и рванулся вперёд, придавив ребенка массивными лапами. Смердящая, пускающая слюни пасть оказалась у самого лица мальчика, лай больше напоминал автоматные очереди. Лексон зажмурился, ожидая неизбежного, не в силах ни пошевелиться, ни всхлипнуть.