«В Датском королевстве…»

Вернувшись в отель поздно вечером, я принимаю освежающую ванну и осторожно обрабатываю рубцы и гематомы на теле. Меняю пластырь на глубоком разрезе на правой руке и переодеваюсь. Затем открываю окна в комнате и несколько мгновений наслаждаюсь ароматами черной, как уголь, ночи, слушаю стрекот цикад и доносящиеся из города незнакомые звуки. Внезапно у меня появляется острое желание выпить.

В баре гостиницы почти пусто; сонный бармен пьет кофе и листает газету, за стойкой одинокая дама средних лет лениво прихлебывает виски и курит тонкую сигарету. Сидящий за одним из столиков молодой человек явно погружен в какие-то свои мысли; взгляд его застыл на большом вентиляторе, висящем под потолком заведения. Вентилятор издает легкое жужжание. Я подсаживаюсь к стойке и заказываю порцию темного рома. Дама окидывает меня оценивающим взглядом, с легкой улыбкой кивает и закуривает очередную сигарету. Бармен наливает мне рома, включает композицию в исполнении Фрэнка Синатры и начинает полировать бокалы. Ром оказывается крепким и вполне приличным. Слушая мягкий, проникновенный голос Синатры, поющего «I did it in my way», я потихоньку улыбаюсь — да, и обо мне можно сказать то же самое: я делаю все на свой манер, по-своему. Однако есть в этом и нечто комичное. В постигших меня несчастьях. Не берусь утверждать, но, вероятно, у сидящей за стойкой дамы — слегка загорелой, с изящно зачесанными волосами, одетой в элегантное короткое платье из черного шелка — создается впечатление, что моя улыбка предназначена ей. Как бы там ни было, но она решает завязать со мной беседу. Она англичанка, живет в Лондоне, точнее, в Кенсингтоне, недавно потеряла мужа. Наслаждаясь ее прекрасным английским, я узнаю, что она приехала сюда, чтобы сменить обстановку и попытаться начать все заново. Мне не остается ничего иного, как подыграть ей, — я тоже ищу здесь перемен и пытаюсь начать все сначала. С улыбкой, в которой сквозит облегчение, она касается своего жемчужного ожерелья. Я говорю, что именно по этим двум причинам все, как правило, и отправляются путешествовать в дальние страны, и она с нервным смешком принимается помешивать в своем стакане синей пластиковой палочкой. Некоторое время мы сидим молча, я допиваю ром, но, когда поднимаюсь, чтобы уйти, она удерживает меня за руку и, глядя на меня ясными влажными глазами, произносит: «Временами мой муж бывал самой настоящей скотиной. Понимаете?! Настоящей скотиной!» Потом она смущенно убирает руку, я благодарю ее за приятную компанию и удаляюсь. Когда я лежу на широкой кровати под белыми простынями и ощущаю, как напряженное нагое тело постепенно полностью расслабляется, меня вдруг разбирает смех. Я стараюсь заглушить его, но ничего не могу с собой поделать, и хохот прорывается наружу. «Понимаете?! Настоящей скотиной!»

Весь следующий день я провожу в гостинице. В цокольном этаже нахожу бассейн, потолок которого расписан под небо, так что, плавая на спине, можно любоваться белыми барашками облаков. Вдоль бортиков длинными живописными рядами расставлены искусственные деревья и цветы, а дно украшено синей мозаикой. Все вместе это выглядит настолько натурально, что создается полная иллюзия настоящего пляжа, где люди принимают солнечные ванны, возлежа в шезлонгах вокруг барной стойки. Довольно долго я сижу в сауне. Затем погружаюсь в лохань с холодной водой. На бедрах проявляются большие красные пятна — для кожи это настоящий шок. Именно то, что мне сейчас нужно. Шок. От тепла и воды рубцы у меня на животе и груди размягчились и побелели. Края разреза на руке припухли. С точки зрения заживления дело, без сомнений, идет хорошо, и я вздыхаю с искренним удовлетворением: скоро все следы исчезнут с моего тела, как капли росы на солнце.