«В Датском королевстве…»

Погоди идти в пивнушку,
В рот быстрей отправь квакушку!

Но больше всего успехом пользовался такой слоган:

Лучше даже пива кружки
Шоколадные квакушки!

Рано или поздно нам пришлось бы, конечно, поговорить, но никто не делал первого шага. Я молчал, потому что, наверное, в глубине души боялся узнать всю правду. Она — наверное, потому что не хотела открывать всю правду. Или — у меня была слабая надежда — потому что была невиновна и ждала моих извинений.

Как-то вечером к нам пришла мать Лотте. Всем было неловко. Она сразу заметила, что между нами что-то не так, но тактично сделала вид, что все как обычно. Однако начала тараторить с натужным весельем, что совсем на нее не похоже. Это вогнало нас в полнейшие уныние, и в итоге мы сидели как воды в рот набрав, сверлили ее взглядами и думали только о том, чтобы она поскорее ушла. Наконец, сдавшись, она устало поднялась, устремила на нас полный какой-то безысходности взор и сказала:

— Ну ладно, мне, наверное, пора.

Теперь настала наша очередь играть комедию, не менее мучительно. Лотте спросила:

— Уже? Может, выпьешь чашку чая? Он еще не остыл.

А я сказал:

— Вы ведь только пришли, я совсем не успел рассказать о нашей рекламе шоколадных квакушек.

— Ничего, в другой раз. Я собираюсь в город в середине следующей недели, вот и позвоню вам накануне, узнаю, будете ли вы свободны.

Я проводил ее в коридор и помог надеть пальто. Увидев висящий бежевый плащ, она оживилась:

— Так ты все-таки носишь его?

Лотте тоже вышла в коридор, чтобы подать ей сумку и зонт, когда та наденет пальто. Мы оба застыли на месте.

— Что вы так на меня уставились? — спросила она испуганно. — Я что-то не так сказала?

— Этот плащ, — проговорил я, — вы знаете, чей он?

— Господи, ну конечно же, — ответила она, — это плащ моего брата Карло, вы же знаете, он умер прошлой весной.

— Но как он у нас-то оказался? — спросила Лотте.

— Вы что, действительно все забыли? Похоже, что да. Я принесла его как-то вечером. Мне ведь после Карло достались его вещи, и я подумала, не выбрасывать же этот плащ, такой хороший мужской плащ, его только почистить, но у вас были гости, целая толпа молодых людей, все танцевали.

— Боже, похоже, мы тогда отмечали середину лета! — воскликнула Лотте.

— Очень может быть. Ну и я не хотела мешать, только сказала, что повешу плащ здесь, а Торбен потом померит и решит, нравится ли он ему. Если нет, то можно отдать кому-нибудь другому, его ведь нужно только почистить, а потом я ушла, говорила уже, не хотела мешать, у вас еще и музыка была громкая, а я, вы знаете, люблю более приглушенную.

— У меня в голове начинает что-то проясняться, — проговорил я, — вы заходили сюда на минутку и что-то такое говорили про плащ, да, точно, но остальное… повеселились мы тогда на славу.

— Да, когда я заходила, у вас все уже было в разгаре, — улыбнулась теща. — Конечно, мне стоило заранее позвонить. Но ты, во всяком случае, теперь носишь его, верно?

— М-м — да — один раз я его надевал.

После ее ухода мы с Лотте некоторое время молча стояли, глядя друг на друга. Наконец, я собрался с силами и сказал:

— Извини, что я так себя вел.

— Значит, признаешь, что ты просто ужасный кретин?

— Да.

Она обняла меня и разрыдалась на плече.

— Во всяком случае, ты самый лучший кретин из тех, кого я знаю.

Карло мы не очень хорошо знали. Он был у нас в гостях всего один раз за несколько лет до своей смерти. Теща часто рассказывала, каким он был раньше — до смерти жены — жизнерадостным, забавным и энергичным. Если мы упоминали о каком-нибудь безумстве, например, на спор пропрыгать на одной ноге или пройти на ходулях через всю улицу Стрёгет, она говорила:

— Такое в свое время вполне мог выдумать Карло.

Он был самым известным выпивохой и ловеласом во всей округе, рассказывала она. Наследником одного из самых больших хуторов на полуострове Дюрсланд, однако родители лишили его наследства. Но вот одной темной ноябрьской ночью он сел на лошадь и увез дочку соседей с близлежащего хутора. Она-то его и образумила. И сподвигла на дальнейшую деятельность. Через пять лет он стал одним из ведущих животноводов в стране, позже вложил деньги в акции скотобоен, судоходных компаний, заводов. Он был влиятельным человеком, пока не умерла жена, а затем все пошло прахом.

В тот единственный раз, когда мы его видели, нам с трудом верилось, что ночное похищение — дело рук этого старого, усталого, печального человека, который все сидел, уставившись в одну точку, и не слушал, что говорят другие.