В день первой любви

Лубянов вернулся на опушку леса, залег за кустом, стал наблюдать за шоссе и раскинувшимся за ним полем. Да, поле это казалось бесконечным. До самого горизонта тянулось. Тут если засекут, то как на ладони — все вокруг видно. А в лесу место для обороны подходящее — опушка намного выше шоссе, обзор прекрасный. Только если танки подойдут или артиллерия начнет бить, в лесу тоже достанется. Размышления лейтенанта были прерваны появлением на шоссе колонны автомашин. В прикрытых брезентом кузовах сидели солдаты. Лубянов стал считать: тридцать одна машина. Едва колонна скрылась, следом промчались мотоциклисты, подняв тучи ржаво-черной пыли. Гул и треск еще долго отдавались в лесу.

Когда движение на шоссе прекратилось, Лубянов пошел к солдатам и показал, где копать, как должен идти окоп. Наметил, где должны быть углы и повороты. От сплошного дугообразного окопа, вырытого вдоль опушки, сделали ход в лес. Солдаты трудились на совесть. Лубянов же снова пристроился за кустом и стал глядеть на шоссе. Движение возобновилось. Лубянов засекал по часам интервалы между движущимися колоннами, подсчитывая количество прошедших автомашин, бронетранспортеров, пушек, конных повозок…

Позади прогремели два взрыва. Вспышек не было видно. Где-то вдалеке упали снаряды. Взрывы повторились, теперь вроде ближе, вот еще два. Солдаты замерли, томительно прислушиваясь к далекому уханью.

— Куда это он бьет? — не выдержал Кажаев. — Может, нас нащупывает?

— Не должно, — ответил ему Спирин. — Где-то далеко стреляет.

Лубянов вернулся к солдатам, глаза его были прищурены. Сказал резко:

— Вы что, перекур устроили? А ну, быстро по местам! Чтобы через полчаса все было готово!

И снова вернулся на свое место за кустом, опустился на траву, неотрывно смотрел на дорогу, на ползущий по полю зыбкий серый туман.

5

С наступлением ночи, оставив вместо себя Спирина, Лубянов направился в глубь леса по окопу. Светила полная луна. Ее призрачный свет лился на черные срезы земли. Под раскидистым кустом орешника, прикрывшись шинелями, спали солдаты. Луна освещала их лица, заросшие щетиной, постаревшие, с застывшими гримасами, видимо от сновидений. Некоторые спали, поджав по-ребячьи ноги, разметав руки. Винтовки и автоматы лежали рядом или в изголовье. Уставшие от непрерывных переходов, от постоянного напряжения, солдаты забылись тяжелым сном.

Однажды в детстве Лубянов видел кинофильм. Тринадцать красноармейцев попали в окружение. Пустыня. Нет воды, нет пищи. Но красноармейцы держались, не теряли надежды. И в конце концов они победили — к ним пришла помощь… Мальчишки любили играть в этот фильм. Так же как и в кино, у них были «белые» и «красные». «Красные» с боями вырывались из окружения и совершали разные героические дела. Уж сколько прошло времени, а он, Лубянов, помнит этот кинофильм; он давно уже не тот мальчишка, он вырос, пошел на войну и сам попал в окружение. Фильм далекого детства словно вошел в его новую жизнь. Но все неузнаваемо изменилось: и враг оказался не таким простым, и оружия у него больше…

От деревьев между тем отделилась фигура и пошла навстречу Лубянову.

— Кто это? — послышался вопрос.

— Это я, Лубянов.

— Чего не спишь?

— А ты?

Лейтенант Соловьев, это был он, промолчал. Впотьмах лица его не было видно, но Лубянов представил: конечно, Соловьев улыбается. Все уже привыкли: Соловьев часто и беспричинно улыбается, иногда даже в самые неподходящие моменты. Недаром в батальоне сложилось о нем мнение как о несерьезном человеке. И еще он любит много говорить без надобности, сыплет на каждом шагу строчками стихов и вообще службу несет довольно странно: отдать приказ подчиненному без шуток да прибауток не может. Некоторые офицеры ругались с ним. Да что толку, извинится, попритихнет на какое-то время, а потом снова за свое. В цирк бы ему, клоуном. Лубянов однажды тоже чуть не поссорился с Соловьевым, когда тот вздумал учить его, как правильно произносить слово «средства», где делать ударение.

— А правда, чего не спишь? — переспросил Соловьев.

— Не спится.

— Мне тоже, — ответил со вздохом Соловьев. — Я все думаю: ну вот, зарылись прилично. А что дальше?

— Дальше? — Лубянов усмехнулся: — Опушка леса дальше, еще поле, потом шоссе, по которому немцы свои машины гонят… Наивный вопрос. Ты что, маленький или придуряешься!

— Да, верно. Вопрос не по существу. Между прочим, Поздышев тоже не спит — бродит.

— Ты видел его?

— «И днем и ночью кот ученый все ходит по цепи кругом», — негромко продекламировал Соловьев вместо ответа.

— Чего он?

— Беспокоится за инженерные сооружения. Моих ребят заставил две ячейки лишних вырыть. Впотьмах копали.

— Правильно сделал.

— Может, правильно. Пока, правда, тихо.

— А ракеты? Сам видел на шоссе. И в деревне.

— Шоссе патрулируют. — Соловьев помолчал. После паузы произнес доверительно: — Я бы этих патрулей давно снял и шоссе оседлал. Не пойму, чего наш капитан медлит?

— Патрулей бы снял, а дальше?

— «Безумству храбрых поем мы песню!..»