В день первой любви

— Выручай, дедушка, проведи, — стал просить Жердев.

Старик не ответил. Опустив голову, о чем-то думал и, казалось, забыл про разведчиков. Кряхтел, охал. Посчитав, что старик не расслышал его просьбы, Жердев произнес громче:

— Пропадем, если не выведешь.

— И не знаю, как быть. И вас жалко, и стар я, давно не ходил. — Старик высморкался в подол рубахи. — Ходок-то я никудышный — ноги не держат.

— Мы тебя на руках пронесем, только покажи, — вступил в разговор Мухин.

Опять воцарилось молчание. Старуха сидела замерев, будто неживая.

— Как быть-то, не соображу. Не сплоховать бы, — сказал тихо старик. — А вы-то далече ли? К вам-то теперь как попасть?

— Рядом, километра три, — соврал Жердев.

— По зорьке, стало быть, надо. Чтобы светло. В потемках не получится.

— Пока до леса доберемся — и рассветет. Тут и наши подойдут.

— Так, так… Прямо не знаю. Стар я. Ох, стар! Но уж коли очень надо, то послужу. Подождите трошки, соберусь…

Жердев с Мухиным присели на копешку сена неподалеку от баньки, где их поджидал Жилин. С беспокойством озирались вокруг, вздрагивая при каждом шорохе. Старик вскоре вышел с маленькой котомкой за плечами, и все четверо двинулись к ручью. Медный круг луны глядел на них из-за леса.

— Тут открытое место, надо бы побыстрей, — полушепотом просил Жердев старика, поддерживая его под локоть.

Они уже пересекли страшный взгорок, за которым лежали трупы убитых красноармейцев, когда раздался выстрел, вспыхнула, очерчивая дугу, ракета, и тут же перед ними возникли немцы.

— Хальт!

Жердев, вскрикнув, схватился за автомат, выстрелил и повалился на землю как подкошенный. Старик и Мухин упали рядом. Жилин бросил гранату, побежал, путаясь в высокой траве. Услышав близко лязгающее гудение, лег. Вся лужайка и взгорок вдруг оказались освещенными: немецкие бронетранспортеры шли на них с включенными фарами. Лучи фар двигались вправо-влево, скользнули по бугру и остановились, застыли, освещая распростертые тела разведчиков и старика. Две ракеты догорали возле кустов ивняка. Жилин достал вторую гранату, зачем-то оглянулся на неподвижно лежащего Жердева, приподнялся на левый локоть для броска — и тут пулеметная очередь ударила ему в грудь и в голову…

7

Всю ночь Поздышев ждал Жердева с разведчиками. Под утро понял; ждать не надо — не вернутся. Жгучий холодок перехватил горло, неприятно засосало под ложечкой.

Он приказал накормить людей пораньше, сам достаточно ясно не представляя, какой приказ отдаст потом. Он предчувствовал, что день будет тяжелым, что именно в этот день все решится. Каким-то непостижимым образом его предчувствие связывалось с гибелью Жердева. Жердев погиб. Значит, кольцо сужается. Значит, они в ловушке.

Завтрак был скудный — запасы продуктов иссякли. Полсухаря на человека и банка тушенки на шестерых. Самому Поздышеву есть не хотелось. Он попросил Рябинина принести котелок воды, ополоснул лицо, остальное выпил, заедая сухарем.

— Тушенку, товарищ капитан, — стал предлагать Рябинин.

— Не хочу.

— Ну вот еще, — Рябинин насупился, испуганно глядя на капитана. — Второй день ничего не едите. Так нельзя. — Но, видя, что капитан не слушает его, закрыл откупоренную банку и спрятал в мешок.

Что могло случиться с Жердевым? Попал в засаду? Убит? Эти вопросы не давали Поздышеву покоя. За несколько дней боев и отступления, блуждания по лесам он привык к Жердеву, как к близкому человеку. Привык к его отрывистой манере разговора, к его исполнительности и деловитости. С ним, с Жердевым, и больше ни с кем, делился он своими опасениями и надеждами, на него возлагал самые ответственные и опасные задания. После того как батальон, обороняясь, потерял большую часть своего состава, не было у Поздышева ближе человека, чем Жердев. «Как же это случилось, что Жердев погиб?» — спрашивал себя Поздышев, совершенно уверенный сейчас в том, что Жердев именно погиб, а не взят в плен и не ранен.

8

В десять часов утра с шоссе свернули две танкетки, проехали метров двадцать по направлению к лесу и остановились. Тут же выпустили две фосфоресцирующие трассы. Пули защелкали по стволам деревьев, сучья и листва мягко падали на землю и в окопы к солдатам. Дав несколько очередей, танкетки двинулись вперед и снова встали, и снова над окопами засвистели пули, вгрызаясь с треском в деревья.

Затаив дыхание, Лубянов наблюдал за танкетками. «Нащупывают, пристреливаются. Скоро подойдут к опушке вплотную», — думал он. Танкетки, однако, постреляв, пошли вдоль леса, одна за другой, держа интервал метров в десять, потом повернули обратно.

Сзади, в кустах, послышалось шелестение. Лубянов обернулся и увидел Поздышева.

— Не стрелять! Без команды не стрелять! — повторил капитан сиплым голосом и, присев на корточки за кустом, раздвинув ветки, стал разглядывать немцев в бинокль. Видимо, Поздышев чувствовал себя плохо — лицо синее, с желтизной, глаза запали.

— Они разворачиваются, — заметил Лубянов.

— Спокойно, товарищи, — отозвался Поздышев. — Не шевелиться!

— Уходят вроде…

— Может…

— Тихо, тихо…

Прижав к глазам окуляры бинокля так, что кости надбровных дуг запыли, Поздышев следил за танкетками.