В День Победы

Стемнело. Некоторые окна засветились. Перед подъездом сидели на лавочке две старухи. Егор Осипович им поклонился.

Он вышел на улицу, которая была хорошо освещена и не по-вечернему многолюдна. Звуки движения автотранспорта, разговоры и неожиданно вырывающиеся откуда-то радиопередачи соединялись в странную ненавязчивую какофонию. Крылов медленно шел и переполнялся не горечью, но скорбью. Встречавшиеся ему по дороге фронтовики, украшенные орденами и медалями, напоминали Егору Осиповичу боевых друзей-товарищей. Он начал высматривать среди них людей, похожих на бойцов его орудийного расчета. Если вон того, приземистого, кряжистого и несколько кривоногого, одеть в солдатскую одежду военных лет, то он будет похож на наводчика Гайнатуллина. А вот высокий и статный — вылитый старший сержант Рудаков. Правда, лица не видно — идет спиной к Крылову; у него нет одной руки, и рукав пиджака заправлен в карман. Третий, костлявый, удивительно подвижный и веселый, то и дело оборачивающийся к своим приятелям и что-то им рассказывающий, — точно заряжающий Семен Игнатьев… Печаль теребила Егору Осиповичу душу, вкрадчиво сдавливала горло, и словно мал ему становился воротник рубахи, казалось, слишком туго затянут галстук, и слезы щекотали в носу и застилали глаза. «Твой дружок в бурьяне неживой лежит… Выстрел грянет — твой дружок в бурьяне…»

«Эх!..» — вздыхал Крылов, тряся головой.

Парни и девушки в отличие от седых степенных фронтовиков вели себя на улице шумно. Глядя на них, Егор Осипович стал думать: хорошо, что все эти молодые люди ничем не омрачены, веселы и бойки, сыты и модно одеты. Стало быть, не зря гибли его друзья-товарищи. Он где-то слышал, будто во время войны каждую секунду погибал один человек: на счет «раз» — Гайнатуллин, на счет «два» — Игнатьев, на «три» — Рудаков, и теперь мысленно, с чувством грустного превосходства повторял: «Так-то, ребятки! Так-то, мои хорошие!..» Ему посчастливилось остаться в живых, но ведь и он не так уж мало сделал, чтобы нынче беспечно гуляла молодежь и по ночам сохранялась тишина…

Выпитое вино все же давало себя знать, Егор Осипович будто не шел, а парил на воздушном шаре, подвешенный в пространстве. Он мыслил сумбурно, хотя не помышлял совершить легкомысленный поступок. «Нужен я тут кому или нет?» — подумал он, глядя на молодежь, снующую в электрическом свете; затем снова потеплел душой, переполнился печалью и желанием рассказать про войну.

«Эх, ребятки вы, ребятки!..»

— Гуляем? — приветливо сказал он, поравнявшись с одной юной парой, и повторил с улыбкой, когда парень и девушка удивленно посмотрели на него, на его награды: — Гуляем? Вечерок, конечно, добрый. В такую погоду нужно погулять. Грех дома сидеть…

Парень был в толстой, видимо, ручной вязки, шерстяной безрукавке, надетой поверх темной сорочки, и в потертых джинсах. Его детское лицо выражало самоуверенность. На шее у него висела цепочка с медальоном, черневшим на распахнутой груди. Длинные белокурые волосы были ему по плечи. Узкие джинсы обтягивали молодого человека, и он двигался точно выхоленный бульдог. Девушка, привлекавшая не красотой, но свежестью, которая, к сожалению, с годами исчезает, была тоже в джинсах, но, в отличие от своего приятеля, тонка и стройна. Она обеими руками держалась за его опущенную руку и переступала с ноги на ногу.

— Теперь что не гулять! — продолжал Егор Осипович, видя, что они в ответ тоже улыбаются. — Ни жарко ни холодно! Вот когда была война!.. Хотите верьте, хотите нет, а я четыре танка из орудия подбил!

Они стесненно помолчали, затем девушка спросила:

— Прямо вот вы? Один?

— А кто же? Я самый, — важно отвечал Егор Осипович. — Не глядите на меня, что я такой щуплый.

— Как же вы их один подбили?

— Из пушки. Из сорокапятки.

— А вы — не того? — спросил юноша баском, с иронией человека, рассуждающего по принципу: раз я сам не видел, значит, этого не было. — Не загибаете?

— Нет, — отвечал Крылов. — Не загибаю.

— Не обижайтесь на него, — сказала девушка о своем приятеле и обратилась к тому с упреком: — Перестань, Стасик! Ты разговариваешь с человеком старше себя!

— Вы что, правда, обижаетесь? — сказал Егору Осиповичу юноша. — Тогда извините.

— Нет, не обижаюсь. К чему?.. А танки я действительно подбил. Как оно было — вставил снаряд, прицелился и долбанул. Гляжу: попал головному как раз в правую гусеницу…

Он стал рассказывать слишком горячо и от волнения заикаться, но потом заметил, что они хотя и вежливо его слушают, но стараются идти медленнее, чтобы незаметно отстать. Тут Егор Осипович почувствовал себя неловко и виновато подумал, что отнимает у них время.

— В общем, как говорится, было дело под Полтавой, — произнес он, сконфуженно смеясь. — Ну, вы идите вперед, а то я вас задерживаю.

«Молодые еще», — неопределенно подумал Крылов, сожалея, что расстается с парнем и девушкой.